Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

как учёный, изучающий редкий манускрипт, стал рассматривать испорченную грамоту. Его мозг, привыкший анализировать исторические источники, работал на пределе. Он искал не эмоции, а закономерности.

— Подожди, Борис Фёдорович, — сказал он, забыв о титулах. — Смотри. Почерк. Он разный.

Годунов, ошеломлённый фамильярностью, смолк и наклонился.

— Что?

— Вот здесь — «Не верьте боярской лжи!» — почерк один, угловатый, с сильным нажимом. А здесь — «Ждём знака» — другой, более округлый, женственный. И здесь, на обороте, — третий. Это не один писарь. Это несколько человек. Возможно, целая мастерская.

Он поднял на Годунова горящий взгляд.

— Они организованы. У них есть ресурсы. Бумага, люди умеющие писать. Это не стихийное недовольство. Это система. И с системой надо бороться системно. Не огнём, а… другими методами.

— Какими? — скептически буркнул Годунов, но уже с интересом всматриваясь в грамоту.

— Контрпропагандой. Но не нашей, официальной. Их же методами. Нужно создать свои, тайные грамоты. От имени «верных людей из Путивля». Где будет не отрицание их лжи, а… её опровержение изнутри. Где мы будем сеять сомнения в их же рядах. Где мы будем рассказывать «правду» о самозванце — что он пьяница, беглый монах, обманщик. И распространять эти грамоты там же, где и они — в кабаках, на торгах, у церковных папертей.

Григорий говорил быстро, увлечённо, выстраивая в голове схему информационной войны, понятной для XVI века.

— Для этого нужны свои люди в Путивле, — задумчиво произнёс Годунов, уже уловив суть. — Не воеводы и приставы, а… агенты. Которые будут говорить на языке улицы.

— Именно, — кивнул Григорий. — И ещё кое-что. Нужно изменить наши грамоты. Сделать их… ценными.

— ?

— Чтобы их не рвали и не портили, а берегли. Чтобы их было жалко использовать как черновик для крамолы. Печатать их не на дешёвой бумаге, а на пергаменте. С государевой печатью не сургучной, а свинцовой, висячей. Украшать заставками. Сделать их не просто указом, а… священным объектом. Ценность материала сдержит руку вора. А уважение к символу власти — руку крамольника.

Годунов медленно прошелся по кабинету. Гнев в нём теперь сменился холодным, расчётливым интересом.

— Хитро, — произнёс он наконец. — Очень хитро. Ты предлагаешь бороться с их ядом, создав противоядие. И сделать наши слова дорогими. Чтобы их берегли. — Он остановился напротив Григория. — Ты мыслишь как… как еретик. Или как святой. Не пойму пока.

— Я мыслю как учитель, — устало улыбнулся Григорий. — Который знает, что зазубривание не работает. Нужно доносить суть. И иногда — обманывать во благо.

— Ладно, — Годунов махнул рукой. — Делай. Я дам тебе людей. Неприметных. И деньги на пергамент. Посмотрим, чей метод окажется сильнее. Но помни… — Его взгляд снова стал жестким. — Если твои «ценные грамоты» тоже осквернят, отвечать будешь ты. Двойной ценой.

Григорий кивнул. Он понимал правила игры.

Выйдя из кабинета, он не пошёл в свою келью, а поднялся на стену Кремля. Ночь была тёмной, безлунной. Где-то там, на юге, в Путивле, горели огни в других кабаках, где другие писцы выводили свою правду. Начиналась новая война. Война смыслов. Война за души людей.

Он смотрел на тёмные очертания спящего города и думал о том, как далеко ушёл от простых уроков в московской школе. Теперь он был не просто советником. Он стал мастером «теневых дел», начальником тайной пропаганды, архитектором не только амбаров, но и мыслей.

Григорий вспомнил лицо вдовы Марфы. Её личная трагедия была частью огромной мозаики. Чтобы спасти тысячи таких Марф от большой Смуты, ему приходилось опускаться в грязный мир интриг и лжи. Искупление ошибок прошлого оборачивалось новыми, куда более сложными грехами.

«Жестокая арифметика», — снова прошептал он про себя.

Но теперь Григорий знал, что в этой арифметике есть не только вычитание, но и сложение. И он был полон решимости сделать так, чтобы сумма спасённых жизней перевесила тяжесть собственных компромиссов.

Глава 20

Москву сковали лютые крещенские морозы. Снег хрустел под ногами, как битое стекло, а воздух обжигал лёгкие. В такую погоду даже кремлёвские стены, казалось, сжимались от стужи, а избы на посаде тонули в мареве дымов, которые замерзали, не успев подняться к свинцовому небу.

В кабинете Годунова, однако, было жарко. Не только от пылающей во всю мощь печи, но и от накала страстей. За столом сидели трое: Годунов, Григорий и Патриарх Иов. Перед ними лежали два свитка. Один — отчёт из Путивля, написанный тайным агентом Григория. Другой — донесение от царского воеводы из того же города.

— Итак, — Борис откинулся на спинку кресла, его лицо выражало редкое, почти мальчишеское удовлетворение. — Твои «ценные грамоты» сработали. В Путивле наши люди подкинули в кабак твой «ответ праведного казака» — эту… как её…

— «Повесть о беглом чернеце Гришке», — подсказал Григорий. — Где подробно, с деталями, описано, как будущий самозванец воровал куриц и блудодействовал в Литве.

— Да. И что же? — Годунов обратился к Патриарху. — По словам агента, в городе раскол. Одни кричат, что всё ложь, другие сомневаются. А главное — никто не посмел испортить новую грамоту! Пергамент с висячей печатью и впрямь оказался им не по зубам. Боятся.

Патриарх Иов благодушно кивал, поглаживая седую бороду.

— Мудрое решение, брат Григорий. Не силой, но хитростью и благочестием побеждать ересь. Сие угодно Богу.

— Но воевода пишет иное, — Григорий указал на второй свиток. — Он сообщает, что некие люди, скрывающие лица, по-прежнему распространяют крамолу. Только теперь они не портят грамоты, а пишут свои, мелкие, на дешёвой бумаге. И шепчут, что «московские бояре подкупили ляхов, чтобы те оклеветали истинного царевича». Уголь не гаснет, государь. Его лишь засыпали пеплом.

Удовлетворение на лице Годунова сменилось привычной мрачной озабоченностью.

— Значит, борьба продолжается. Что ж, я готов…

Внезапно дверь кабинета распахнулась без стука. На пороге стояла Ирина Годунова. Лицо царицы было белым как снег за окном, в руках она сжимала смятый клочок бумаги.

— Борис… — её голос дрожал. — Брат… Гляди, что по Москве разносят!

Она бросила бумажку на стол. Это был листок, отпечатанный на убогом, самодельном станке. Качество было отвратительным, буквы расплывшимися, но текст читался ясно:

«Народ православный! Царь Борис, душегубец, не довольствуясь престолом, посягнул на саму веру! Советник его, чернокнижник Григорий, коего все называют Антихристовым предтечей, ввёл новые, сатанинские порядки! На стройках его работники едят с одной чаши, как псы, и спят вповалку, мужчины и жёны чужие! Смешение чинов! Разврат! А за ослушание — казнь! Сие есть подготовка к царству Антихриста! Спасайте души! Не слушайте слуг диавольских! Истинный царь Дмитрий идёт восстановить благочестие!»

В кабинете повисла гробовая тишина. Григорий чувствовал,