Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

стальные нотки. — Первое задание. Шуйский. Я не велю его арестовывать. Но я хочу знать о нём всё. Каждую его мысль, каждую потраченную копейку, каждого человека, с кем он обменялся взглядом. Сделай так, чтобы тень его стала для него же прозрачной. Найди слабость. Не ту, что видна — гордыню и властолюбие. А ту, что спрятана.

Григорий снова взглянул в окно. Народное веселье на улицах казалось теперь не просто чужим, а опасным, слепым. Он стоял на пороге, за которым его знание истории должно было превратиться в знание человеческих душ, а прагматизм — в холодную, всепоглощающую машину власти.

— Будет исполнено, государь, — сказал он тихо, и эти слова прозвучали как клятва. — Я найду его слабость. И когда мы нанесём удар, он даже не поймёт, откуда пришла беда.

Борис одобрительно кивнул, и в его глазах мелькнуло нечто, что Григорий видел впервые за всё время их знакомства. Не просто доверие. Не просто расчёт. А некое подобие… родства душ, сплавленных в единой, титанической работе по перекройке судьбы.

— Иди, — сказал царь. — И начинай. А я… я пойду к царевичу. Посмотрю, как он учит грамоту. Иногда лишь глядя на него, я понимаю, ради чего всё это.

Когда Григорий вышел из палат, его встретил резкий, весенний ветер. Он прошёл по двору, не видя ничего вокруг. В его голове уже выстраивались схемы, цепочки, возможные кандидатуры. Он должен был создать организацию с нуля, используя лишь принципы из будущего и людей из прошлого.

У ворот ждал верный подьячий из Разрядного приказа, Семён, человек, чью преданность Григорий проверил уже не раз.

— Брат Григорий, — поклонился тот. — От Патриарха гонец. Просит совета по поводу окружной грамоты о самозванце.

— Потом, Семён, — отрезал Григорий. Его голос звучал непривычно жёстко. — Сейчас у нас есть дело поважнее. Собери всё, что есть на князя Василия Шуйского. Не доносы. Всё: роспись его вотчин, список холопов, кому он даёт деньги в рост, с кем из родни ведёт тяжбы, кого из слуг жаловал в последний год. И найди мне двух человек. Тихих, незаметных, но с глазами-буравчиками. Одного — из его же дворни. Другого — из дьяков Посольского приказа.

Семён, широко раскрыв глаза, кивнул и бросился исполнять приказ.

Григорий остался один. Он был больше не пророком, не советником, не учителем. Он стал теневым наместником. И первой тенью, которую ему предстояло развеять, была тень человека, который, как он знал из своих книг, трижды присягал разным царям и в итоге взошёл на трон, утопающий в крови. Этого он допустить не мог. Ради Фёдора, ради Бориса, ради той России, что начинала прорастать сквозь трещины в истории, он должен был остановить Шуйского. И он сделает это. Не силой, не страхом, а знанием. Тотальным, всепоглощающим знанием. Игра вступила в свою решающую фазу.

Глава 22

Великий пост обрушился на Москву как вериги. Смолкли праздничные гусары и скоморохи, улицы опустели, затихли даже птицы, будто и они соблюдали строгий устав. Воздух стал прозрачным и острым, как лезвие. В этом звенящем безмолвии работа Григория обрела новое, лихорадочное дыхание.

Его «канцелярия» располагалась в глухом подклете рядом с Аптекарским приказом — помещение с низкими сводчатыми потолками, пропахшее сушёными травами, плесенью и тайной. Сюда не долетали звуки города. Здесь царил только скрип гусиных перьев, шелест бумаги и сдержанный шёпот. Двое его первых «агентов» — бывший подьячий Посольского приказа Тимофей, человек с лицом мыши и феноменальной памятью, и молчаливый крепкий детина по имени Артемий, некогда служивший в охране у одного из романовских родственников, — докладывали о первых результатах.

Григорий сидел за простым столом, на котором горела единственная свеча. Перед ним лежали не доносы, а сводки. Он ввёл форму — краткие, безэмоциональные выжимки фактов. Он учил своих людей не оценивать, а наблюдать и фиксировать.

— Князь Василий Иванович Шуйский, — монотонно бубнил Тимофей, водя костлявым пальцем по своим записям, — в прошлую субботу изволил отстоять обедню в домовой церкви Рождества Богородицы, что на Сенях. По окончании имел беседу с игуменом Спасо-Евфимиева монастыря Корнилием. Беседа шла о… о бренности мирской суеты и о спасении души. — Тимофей поднял на Григория хитрые глаза. — Но по моим наблюдениям, игумен сей не столько душу спасал, сколько уши князя наставлял на счёт некоего «чуда» в Суздале — явления лика святого на стене монастырской пекарни.

Григорий кивнул. «Чудо». Игумен, верный Шуйскому, готовит почву. Чудеса всегда были мощным орудием пропаганды. Явление лика могло трактоваться как знак Божьего благоволения… или гнева на правящего царя.

— Продолжайте, — сказал Григорий.

— По части финансов, — подключился Артемий, говоря медленно и внятно, — князь большой суммы не тратит. Но… есть одна статья. Его ключник, Фрол, раз в неделю ездит в Лаврушевский переулок, в дом вдовы-посадской Анисьи. Отдает ей кошель. Небольшой, но регулярный.

— Вдова? — переспросил Григорий.

— Нет, брат Григорий, — Артемий чуть усмехнулся. — Не для того. У вдовы той живёт племянница. Слепая. С детства. Лет шестнадцати. Зовут её Алёнкой. Князь Василий навещает её тайком, под видом купца. Сидит с ней по часу, говорит о чём-то. Игрушки ей дорогие привозит. Пряники.

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием свечи. Григорий откинулся на спинку грубого стула. Слепая девушка. Тайные визиты. Игрушки. Это не походило на любовную связь — слишком трогательно, слишком по-отцовски. Это было… человечно. Та самая спрятанная слабость, о которой говорил Борис.

— Хорошо, — наконец произнёс Григорий. — Тимофей, узнай всё про игумена Корнилия. Его связи, долги, грехи молодости. Артемий, удвой наблюдение за домом в Лаврушевском переулке. Узнай, откуда девушка, кто её родители, чем болела. Но только смотрите, чтобы никто не спугнулся. Вы — тени.

Когда они ушли, Григорий долго сидел в тишине. Он чувствовал себя грязным. Это было не изучение истории, не анализ документов. Это было подглядывание в замочную скважину чужой жизни. Он копался в чужом белье, выискивая ту самую ниточку, за которую можно дёрнуть, чтобы обрушить всю конструкцию. И самая ужасная часть заключалась в том, что это работало.

Через несколько дней у него было достаточно, чтобы идти к Борису. Но он не пошёл. Вместо этого он отправился в Лаврушевский переулок сам.

Дом вдовы Анисьи был маленьким, покосившимся, с резными наличниками, потемневшими от времени. Из трубы вился тонкий дымок. Григорий, одетый в простой кафтан приказного, постоял напротив, наблюдая. В окне мелькнула бледная, невидящая девичья личина. Кто-то внутри наигрывал на гуслях тихую, грустную мелодию.

Он не стал входить. Не стал задавать вопросов. Он просто смотрел, пытаясь понять. Почему