Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

Это был приказ. Приказ, который бросал Григория в новую пучину нравственных компромиссов. Но теперь он видел за этим не просто властный каприз, а холодную, железную необходимость.

— Будет исполнено, — сказал Григорий, и в голосе впервые за несколько дней прозвучала твёрдость.

В тот же день он совершил ещё один поступок, который не входил ни в какие инструкции. Отправил в Лаврушевский переулок Артемия не с угрозами, а с деньгами и поручением найти лучшего лекаря в Москве, чтобы осмотреть девицу Алёнку. И помочь вдове Анисье по хозяйству. Такая забота, исходящая от анонимного «благодетеля», должна была сбить Шуйского с толку и, возможно, смягчить его ярость. Это был жест. Жест отчаяния, попытка сохранить в себе хоть крупицу человечности.

Вечером, когда он в одиночестве сидел, в своей келье, к нему постучали. На пороге стоял юный Фёдор Борисович, царевич. В руках он держал книгу — Псалтырь, с которой Григорий попал в этот мир.

— Брат Григорий, — сказал мальчик, его ясные глаза смотрели на учителя с безграничным доверием. — Я выучил новый псалом. Хочешь, прочту?

Григорий кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Фёдор уселся на табурет и начал читать чистым, звонким голосом: «Господь — свет мой и спасение моё: кого мне бояться?..»

Слушая, Григорий смотрел на горящую свечу. Пламя колебалось, отбрасывая тени, но сам свет оставался чистым и неизменным. Он понял, что Борис был прав. Он не мог позволить себе утонуть в самобичевании. Он должен был стать этим светом — жёстким, неуютным, но необходимым. Светом, который пробивается сквозь самую густую тьму, даже если для этого ему приходится жечь и плавить всё на своём пути.

Он положил руку на голову царевича.

— Читай, Фёдор. Твой свет сейчас нужнее моего.

Он знал, что сны о слепой девушке ещё будут приходить к нему. Но теперь Григорий смотрел на них не как на упрёк, а как на цену. Цену будущего. И он был готов её платить.

Глава 25

Весна входила в Москву не только зелёными побегами, но и мутными потоками талой воды, смывавшей в реку зимнюю грязь и накопившуюся ложь. Для Григория эта весна была чужой. Он наблюдал за ней из своего подземелья, как сквозь толстое, мутное стекло. Его мир теперь состоял из бумаг, доносов, шифров и безликих теней, которые были его глазами и ушами.

Работа кипела. После разговора с Борисом его «всевидящее око» начало стремительно обрастать сетью капилляров. Он уже не просто реагировал на угрозы, а упреждал их. Агенты — теперь их было уже семеро, подобранных с безжалостной прагматичностью — проникали в слуги, в приказные избы, в купеческие гильдии.

Тимофей, его главный аналитик, теперь имел помощника — молодого подьячего по имени Евстигней, сгорбленного над книгами юношу с феноменальной способностью к языкам и шифрам. Артемий руководил тремя «полевыми» агентами, которые могли следить за кем угодно, не вызывая подозрений.

Сегодня утром Григорий изучал досье на бояр Романовых. Не на всех сразу — это было бы самоубийственно, — а на младшего из братьев, Ивана Никитича, по прозвищу Каша, человека вспыльчивого и не самого умного. Идеальная мишень для первого нажима.

— Вот, брат Григорий, — Тимофей положил перед ним испещрённый записями лист. — Боярин Иван Романов. Имеет долги в Холопьем приказе. Не отдаёт. Любит псовую охоту более, чем управление вотчиной. Недавно, в марте, имел стычку с сыном князя Троекурова из-за борзой суки. Грозился. И вот что любопытно… — Тимофей понизил голос, — его ключница, Марфа, вдова, ходит к ворожее с Подонья. Просит зелье от пьянства для боярина. А та ворожея… слыла когда-то в Литве.

Григорий кивнул. Связь с Литвой, даже такую призрачную, можно было раздуть до обвинения в государственной измене. Но он не хотел громкого скандала. Нужен был рычаг. Тихий, но неотразимый.

— Хорошо. Перехвати ключницу. Не запугивай. Предложи ей… помощь. Скажи, что есть добрые люди, которые готовы оплатить долги её сына-стрельца, если она будет время от времени сообщать о… настроениях в доме боярина. О его гостях. О его словах в хмелю.

Тимофей понимающе кивнул и удалился. Григорий отвернулся. Ещё одна жизнь, в которую он впускал своё тлетворное влияние. Ещё одна ниточка в паутине.

Днём его вызвал Борис. Царь был в отличном настроении. На столе в кабинете лежали отчёты из Новгорода и Смоленска — первые партии хлеба из государственных запасов поступили на рынки, цены стабилизировались. Народ славил царя-батюшку.

— Видишь, Григорий? — Борис похлопал по свиткам. — Твои амбары работают. Твой расчёт верен. Народ сыт — и бунтовать не хочет. Это твоя победа.

— Это наша победа, государь, — поправил Григорий. — Я лишь подсказал. А ты осуществил.

— Скромничаешь, — усмехнулся Борис, но было видно, что он польщён. — Теперь о другом. Шуйский прислал письмо. Кается. Говорит, был ослеплён гордыней и слушал дурных советников. Просит позволения удалиться в свою вотчину для молитвенного уединения.

Григорий насторожился.

— Это ловушка. В уединении он будет опаснее. Его нельзя выпускать из виду.

— Я знаю, — лицо Бориса стало серьёзным. — Я отказал. Велел оставаться в Москве и «усерднее трудиться на благо государства». Но это значит, что он будет искать новые пути для мести. Будь готов.

Вернувшись в свою канцелярию, Григорий застал неожиданного гостя. В углу, подобравшись на табурете, сидел царевич Фёдор. Мальчик с интересом разглядывал лежавшую на столе карту России, испещрённую значками амбаров и новыми дорогами, которые предлагал проложить Григорий.

— Брат Григорий! — мальчик спрыгнул с табурета. — Я принёс тебе это.

Он протянул связку вербных веточек, перевязанных лентой.

— Завтра Вербное воскресенье. Чтобы и у тебя здесь было… по-весеннему.

Григорий взял веточки. Их нежный, едва уловимый запах показался самым прекрасным ароматом за последние месяцы. Он воткнул их в глиняный кувшин с водой и поставил на стол. Живая зелень странно контрастировала с мёртвыми буквами на пергаменте.

— Спасибо, Фёдор. Ты принёс кусочек весны в мою пещеру.

— Папа говорит, ты очень важным делом занят, — серьёзно сказал мальчик. — Спасаешь Россию от злодеев. Как былинные богатыри.

Григорий сгорбился. Спасать? Он чувствовал себя не богатырём, а пауком, ткущим в темноте липкую сеть.

— Не всегда богатыри сражаются с мечом в руках, царевич. Иногда… они сражаются пером. И знанием.

— Я тоже хочу так, — глаза Фёдора горели. — Хочу знать всё, как ты. Чтобы помогать папе и народу.

В этот момент Григорий с невероятной остротой осознал пропасть между своим миром и миром этого ребёнка. Фёдор видел