Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

Поместного приказа, Истомин. Стал расспрашивать про тебя. Где появился, кто родители, откуда столь глубокие познания. Говорит, для «летописи» приказной. Но вопросы задавал не летописные.

Ледяная рука сжала сердце Григория. Шуйский перешёл в контратаку. Он не мог дискредитировать дела Григория — они были слишком успешны и одобрены царём. Он решил дискредитировать его самого. Найти корни. А корней у Григория Тихонова не было. Он был человеком из ниоткуда.

В своей каморке Григорий зажёг свечу и уставился на пламя. Паника подкатывала к горлу. Что он может противопоставить? Он не мог придумать себе биографию — любая ложь была уязвима. Он не мог бежать. Оставалось одно — атаковать первым. И атаковать по-новому. Не через компромат, а через демонстрацию силы. Силы его «всевидящего ока».

Он вызвал Тимофея и отдал тихие, быстрые распоряжения. Не стал скрываться. Решил сыграть на опережение и показать Шуйскому, что любое движение в его сторону будет немедленно замечено и парировано.

На следующее утро князь Василий Шуйский, выходя из своих палат, обнаружил у дверей небольшой, аккуратно завёрнутый свёрток. В нём лежала дорогая, иноземная кукла в парчовом платье — точь-в-точь как те, что он тайно возил Алёнке. И короткая, без подписи, записка, начёртанная знакомым уже ему убористым почерком:

«Князь, побереги слепоту девичью. Мир жесток. А мы, грешные, призваны его охранять. От всех напастей. И от излишнего любопытства тоже».

Эффект был ошеломляющим. Шуйский, по свидетельству слуг, побледнел как полотно и запёрся в кабинете на весь день. Он понял всё. Ему не просто пригрозили. Ему показали, что его самая сокровенная тайна — не тайна. Что за ним не просто следят, а видят насквозь. И что его удар по прошлому Григория будет стоить жизни слепой девушке. Это был ультиматум. Безмолвный и беспощадный.

В тот же вечер к Григорию, в его подклет, пришёл сам подьячий Истомин. Он был бледен и дрожал.

— Брат Григорий… я… я более не буду. Князь Василий велел прекратить все расспросы. И передать… — он замялся, — передать, что он ценит вашу… заботу о страждущих.

Григорий кивнул и отпустил Истомина, не сказав ни слова. Когда дверь закрылась, он опустил голову на руки. Григорий только что спас себя. Выиграл ещё одну битву. Запугал одного из самых могущественных людей России.

Но победа была горькой, как полынь. Он не просто угрожал. Он использовал невинную девушку как щит. Переступил через ту последнюю черту, что отделяла защиту от жестокости. Он стал тем, кого боялся, — тенью, которая не просто видит, но и душит.

Григорий сидел так до глубокой ночи, глядя на колеблющееся пламя свечи. Оно отбрасывало на стены причудливые, пляшущие тени. И казалось, что одна из них — его собственная, и она с каждым часом становится всё больше, чернее, безжалостнее. Он вступил в игру теней. И теперь должен был играть до конца, даже если это означало — раствориться в них самому.

Глава 24

Атмосфера, в которой находился Григорий, с тех пор как стал Смотрителем, казалась ему густой и липкой, как дым от горящей грязной ветоши. Он мог различать в ней запахи страха, лжи, затаённой злобы. И свой собственный — запах сожжённой совести. После истории с Шуйским он не находил себе места. Победа оказалась ядовитой.

Григорий сидел в своей подземной канцелярии, составляя сводку по продовольственным запасам для Бориса. Цифры были обнадёживающими: амбары в Поволжье и подмосковных городах наполнялись быстрее, чем ожидалось. Но перо выводило буквы механически, будто рука принадлежала не ему. В ушах стоял тихий, наивный голос, который он никогда не слышал, но мог себе представить: голос слепой Алёнки.

Дверь скрипнула. В проёме стоял Борис. Он пришёл один, без свиты, в простом тёмном кафтане. Его появление здесь, в этом подполье, было жестом, красноречивее любых слов.

— Выходи, Григорий. Подышим воздухом. Ты бледен, как полотно.

Они вышли в небольшой закрытый дворик Кремля, куда редко заходили люди. Воздух здесь был холодным и чистым, пахнущий талым снегом и влажной землёй. Борис молча шагал рядом, его взгляд был прикован к проталинам, где пробивалась первая, робкая трава.

— Мне донесли о твоём разговоре с Шуйским. Вернее, о его результате, — наконец заговорил царь. — Жестоко. Но эффективно. Он теперь как волк на привязи. Рычит, но кусаться боится.

Григорий молчал. Ждал упрёка, осуждения, но в голосе Бориса слышалась лишь усталая констатация факта.

— Думаешь, я не знаю, что ты чувствуешь? — Борис остановился и посмотрел на него. — Ты думаешь, я впервые переступаю через себя? Всякая власть держится на двух столпах: милости и страхе. Милость — для верных. Страх — для врагов. И тот, кто правит, всегда пачкает руки, выбирая, кого казнить, а кого миловать. Ты дал мне воздух, Григорий. Но воздух этот куётся в кузнице, где пахнет гарью и потом.

— Я использовал невинную, — тихо сказал Григорий. — Пригрозил ей. Чтобы спасти свою шкуру.

— Ты спас не свою шкуру! — голос Бориса прозвучал резко, как удар хлыста. — Ты спас дело! Спас те амбары с хлебом, что не дадут тысячам людей сдохнуть с голоду! Спас ту стабильность, что не даст полякам и литовцам растерзать страну! Шуйский, раскопай он твоё прошлое, не остановился бы на тебе. Он пошёл бы дальше. Доказал бы, что я, Царь, держу при дворе колдуна или еретика. И пошла бы новая волна смуты. Ты думаешь о одной слепой девице? А я думаю о тысячах слепых, которые пойдут на убой в междоусобице, которую он разожжёт!

Годунов тяжело дышал, лицо осунулось. В глазах стояла та самая боль, что копилась годами — боль правителя, вынужденного принимать чудовищные решения ради общего блага.

— Ты спрашиваешь о цене? Цена — это твой сон. Твоё спокойствие. Чистая совесть. Но взамен ты получаешь спасённые жизни. Жестокая арифметика, да. Но иной у нас нет.

Григорий смотрел на проталины, на зелёные былинки, пробивающиеся сквозь мёрзлую землю. Жизнь пробивалась сквозь грязь и холод. Так и он. Он был тем самым ростком, который должен был пробиться через толщу льда истории, какой бы грязной ни была почва.

— Я понимаю, государь, — наконец выдохнул он. — Но… я не могу забыть её лицо. Я видел его лишь мельком, но…

— Тогда сделай так, чтобы эта жертва не была напрасной, — перебил Борис. — Не корить себя, а действовать. Шуйский нейтрализован. Теперь твой черёд. Используй эту передышку. У нас есть, может, полгода. Год. Пока он будет приходить в себя и вылизывать раны. Укрепи нашу позицию. Создай ещё несколько таких же «нитей». На