Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

Шуйский, хитрый, циничный интриган, чьё имя будет в учебниках синонимом вероломства, тратит время и деньги на слепую бесприданницу? Чувство вины? Искра настоящей, неполитической человечности? Или что-то иное?

Вернувшись в Кремль, он застал Бориса в гневном настроении. Патриарх Иов только что ушёл, оставив после себя тяжёлую, гнетущую атмосферу.

— Опять о чудесах суздальских печёт! — воскликнул Годунов, расхаживая по кабинету. — Говорит, народ волнуется, молва растёт. Просит разрешения на официальное расследование, дабы «утолить смятение в умах». А сам, язва, это смятение и сеет!

Григорий молча подошёл к столу, взял перо и на чистом листе вывел: «Игумен Корнилий. 1575 год. Обвинялся в содомском грехе с послушником. Дело замято митрополитом Антонием, родственником Шуйских. Долг ростовщикам Никитского монастыря — 150 рублей. Не отдан».

Он протянул лист Борису.

Государь пробежал глазами, и его лицо просветлело. Гнев сменился холодным, хищным интересом.

— Откуда?..

— Неважно, — тихо сказал Григорий. — Важно, что теперь, когда Патриарх в следующий раз заговорит о «чуде» и «благочестии» игумена, ты сможешь… просветить его.

Борис медленно сложил бумагу и спрятал её в складках своего кафтана.

— Содомский грех… — он покачал головой. — Григорий, знаешь, что я сейчас чувствую? Не радость. Не торжество. Облегчение. Как будто с плеч свалилась тяжёлая ноша. Я могу дышать. Ты дал мне не оружие, а воздух.

Он подошёл к окну. Сумерки сгущались над Москвой, зажигая первые огни в окнах.

— А что с другим делом? С тем, о чём ты намекал? Со слабостью?

Григорий помолчал, выбирая слова.

— Я нашёл её. Но это… хрупкое. Невинное. Удар по этому месту может создать мученика. И ожесточить его сердце окончательно.

Борис повернулся. Взгляд был пронзительным.

— Ты предлагает жалеть его?

— Нет. Я предлагаю использовать это иначе. Не чтобы уничтожить, а чтобы контролировать. Слепая девушка в Лаврушевском переулке… её существование — его тайный стыд или его тайная любовь. Если мы прикроем это, станем платить за её содержание через подставных лиц, обеспечим её безопасность… он будет знать, что мы знаем. И что мы проявили милосердие. Это привяжет его к нам прочнее, чем цепь.

Борис смотрел на Григория с нескрываемым изумлением.

— Милосердие как оружие… — прошептал он. — Кто ты такой, Григорий? Инок? Дипломат? Чародей?

— Я твой Смотритель, государь. И я смотрю не только вглубь врагов, но и вглубь последствий.

В эту ночь Григорий не мог уснуть. Он видел перед собой бледное лицо слепой девушки в окне. Он слышал тихую музыку гуслей. Он продавал душу по крупицам, превращаясь в того самого «теневого наместника», которого сам же и создал. Он спасал Россию, пачкая руки в грязи частных жизней. И самое страшное было в том, что это приносило результаты. Первая нить паутины была протянута. Вскоре должна была появиться и вторая. И третья. И он уже не мог остановиться. Он был тем, кого создало время и кого выбрал царь. Машиной. Всевидящим оком. Палачом чужих тайн.

Глава 23

В Патриарших палатах пахло ладаном и старой влагой. Сводчатые потолки поглощали свет от немногих лампад, оставляя в углах густые, непроглядные тени. Патриарх Иов, тяжелый и невозмутимый, как гора, сидел в резном кресле, его пальцы медленно перебирали чётки из черного дерева. Напротив, с почтительным видом, стоял князь Василий Шуйский. А между ними, у стола с разложенными свитками, находился Григорий. Он был здесь не как обвинитель, а как «свидетель» — нейтральная сторона, призванная государем для «вразумления и наставления».

— Итак, владыко, — голос Шуйского был сладок, как патока, но глаза, маленькие и острые, блестели сталью. — Молва о чуде в Суздале растёт. Народ жаждет зреть милость Божию. Не пора ли признать явление лика святым и совершить молебен? Сие укрепит веру и утешит смятение умов.

Иов вздохнул. Он был человеком порядка и не любил самодеятельных «чудес», особенно тех, что имели явный политический привкус.

— Всему свое время, князь. Явление надлежит изучить, дабы не впасть в прелесть. Игумен Корнилий ревностен, но… пылок.

— Пылкость в служении Господу — не грех, а добродетель, — парировал Шуйский. — И народ уже видит в сём знак. Знак того, что Господь не оставляет Русь и указывает на истинных чад своих.

Наступила пауза. Иов смотрел на Шуйского с немым укором. Он понимал игру, но прямых доказательств клеветы у него не было. И тут тихо, почти беззвучно, заговорил Григорий.

— Владыко, прости моё недостоинство, — он склонил голову. — Но, помнится, в летописях монастырских я читал… об игумене Корнилии. Было сие давно, в годы молодости его. Некая… история. С послушником. И дело о долгах. Мне ли, грешному, рассуждать о сём? Но дабы не запятнать святость истинного чуда, может, стоит поручить расследование иному, более… бесстрастному иноку?

Он не смотрел на Шуйского, но кожей чувствовал, как тот замер. Атмосфера в палатах стала густой и тяжёлой, как свинец. Григорий не произнёс ни одного прямого обвинения. Он лишь намекнул на существование компромата, который, будучи обнародованным, превратил бы «благочестивого» игумена в содомита и должника, а его «чудо» — в грязную фальшивку.

Лицо Иова потемнело. Он понял всё без слов. Его взгляд, тяжелый и разочарованный, уставился на Шуйского.

— Брат Григорий прав, — медленно проговорил Патриарх. — Ревность не по разуму вредна. Явление в Суздале будет изучено комиссией из Заиконоспасского монастыря. Без спеха. И без лишней молвы. Благодарю тебя, князь, за ревность. Но далее мы сами разберёмся.

Шуйский стоял, и его щёки покрылись густым багровым румянцем. Он проиграл. Проиграл без единого выстрела, без открытого обвинения. Его оружие — слухи и намёки — было обращено против него же. Он кивнул, скрипя зубами, поклонился и, бросив на Григория взгляд, полный такой лютой ненависти, что того бросило в жар, вышел.

Когда дверь закрылась, Иов долго смотрел на Григория.

— Тяжкий дар у тебя, брат. Видеть сокрытое. Порой я думаю, не от лукавого ли он.

— Всякий дар от Бога, владыко, — тихо ответил Григорий. — А как мы его употребим — наш выбор. Я выбираю употреблять дар на защиту государя и Церкви от волков в овечьих шкурах.

Он вышел из палат, чувствуя себя так, будто провёл несколько часов в душной печи. Первая открытая схватка была выиграна. Но Григорий знал — Шуйский не простит. Ответный удар последует обязательно.

Он не ошибся.

Вечером того же дня, когда Григорий спускался по лестнице из своих покоев, из тени колонны к нему шагнула фигура. Это был один из его людей, Артемий. Его лицо было серьезным.

— Брат Григорий. На нас вышли.

— Кто?

— Люди Шуйского. Не грубая сила. Хитрее. Подьячий из