Моя чужая новая жизнь - Anestezya

штабе, обсуждают свои злодейские планы, но а вдруг потом решат где-нибудь продолжить саммит? Оккупация оккупацией, а бордели немцы открывают чуть ли не первым делом. Вряд ли конечно Фридхельм будет участвовать в разгуле, но… Но всё равно душа не на месте.

— Я тут молока вам принесла, — постучала в окно хозяйка.

После того, как я впряглась за мелкого, она уже не раз благодарила, принося то свежие яйца, то домашние соления. Мучиться и дальше в ожидании не хотелось, и я решила хоть как-то себя занять. Да и в любом случае надо учиться приспосабливаться к реалиям этого времени. Бедная женщина словила небольшой шок, услышав от меня просьбу научить печь блины.

— Сначала нужно наболтать тесто, — терпеливо начала она.

— Это я умею, а вот с печью обращаться — нет.

— Ванечка, принеси из сарая дрова, — позвала она.

Ванька ловко растопил печку, и остался, пристроившись на лавке с кошкой на коленях.

— Сковорода должна хорошо прокалиться, — это понятно, а вот как тут убавить огонь?

Кто молодец? Я конечно. Аки образцовая жёнушка напекла любимому блинчиков и даже ни разу не обожглась.

— Ну, пробуй, — я протянула самый удачный блинчик малому.

— Вкусно, — одобрил он и принялся болтать с детской непосредственностью. — Вот папка вернётся с фронта, мы ему тоже блины пожарим, да мам?

— Конечно, — вздохнула женщина.

— Он… жив? — осторожно спросила я.

— Последний раз получила письмо ещё в апреле, — тихо ответила она, а в глазах блеснули слёзы. — Ранен был, всё переживал, что ногу отрежут. Они же пока помощи дождались, не один день в окопах оборонялись. Без перевязок нагноение пошло, но вроде бы обошлось. А по мне хоть какой, но лишь бы вернулся.

— Ты детей береги, пока здесь толкутся солдаты, не отпускай от себя ни на шаг.

— Да кто же знал, что… — она замялась.

— Добрый вечер, — наконец-то, вернулся.

— Пойдём, Ваня, — Татьяна торопливо кивнула сыну и засобиралась уходить из своей же хаты.

— Чем так вкусно пахнет? — Фридхельм углядел тарелку с блинчиками. — Ты сама это приготовила?

— Ну да, подумала, что раз ты остался без ужина, это будет получше консервов, — я подвинула ближе блюдце с вареньем.

— Очень вкусно, — я присела рядом, любуясь, как он наворачивает мой кулинарный шедевр, и прикидывала, как бы поаккуратнее выяснить то, что меня волновало.

— Что-то вы долго торчали в городе.

— Вильгельм и Штейнбреннер сначала чуть ли не час просидели в комендатуре, потом я повёз их в отделение гестапо.

— А я грешным делом уже думала, что вы кутите в ресторане с местными красотками, — поддела я его.

— Рени, даже если бы они туда и пошли, я бы остался ждать в машине. Что, не веришь?

— Верю конечно, но всё равно мысли дурацкие лезли в голову, ведь я слышала, как зажигали неделю назад Файгль и твой Вильгельм.

Фридхельм потянул меня за руку, усаживая на свои колени, ласково провёл губами по шее и слегка прикусил мочку уха.

— Я так понимаю это… ревность?

Не то чтобы ревность, просто я слишком хорошо знаю вас, мужиков. Мало кто способен устоять перед соблазнами, ну или это мне так не везло по жизни.

— Не совсем, просто мне неспокойно, когда тебя нет рядом.

А вообще не знаю, как бы я реагировала в другой обстановке. Живи мы в мирное время, он бы естественно общался с другими девушками. И ревность вполне нормальное явление. Когда в малых дозах, так вообще добавляет в отношения нужный градус остроты. Другое дело, что адреналина мне сейчас и так с головой хватало.

***

— Что-то тебя сегодня не видно, — Конрад, заметив меня, зарулил во двор штаба и пристроился рядом.

Я знала, что он не курит, значит как всегда собрался поболтать. Убедившись, что он не пытается как-либо заигрывать и доставать меня, я была обычно не против потрепаться в «курилке».

— Мы ездили в соседнюю деревню, допрашивали местных, — нехотя ответила я, сделав очередную затяжку. Это была прихоть Штейбреннера — отправить нас с Вилли, и я бесилась. Какого хера он раскомандовался? Хочет гоняться за партизанами — вперёд. И Вилли, блин, хоть бы раз кого-то послал, нет же, послушно впрягается в любой кипиш и как правило припахивает ещё и меня. Я пыталась объяснить, что это дохлый номер. Даже если партизаны действительно из местных ребят, собственные родители не выдадут их.

— Кто бы знал как я устала… — я осеклась, осознав, что сказала это вслух.

— Тебе бы не помешал отпуск, — Конрад понимающе улыбнулся. — Я вот недавно ездил в Берлин.

— Везунчик, у нас никто не был в отпусках с начала войны.

— Тут такое дело, что иной раз думаешь, лучше бы не ездил в тот отпуск, — как-то грустно усмехнулся Конрад. — С одной стороны вроде и рад побывать дома, вернуться в привычную жизнь. А с другой… Вернувшись сюда, намного острее понимаешь, что мир изменился.

— Те, кто не видел, что происходит на войне, никогда нас не поймут.

Я бы наверное тоже сейчас чувствовала себя не в своей тарелке, попади обратно в своё время. Рассказать о том, что с тобой происходило, не расскажешь, и носить в себе это всё тяжело.

— Это точно. Я не могу поговорить по душам с родителями, ведь обсуждать, что происходит на фронте, запрещено. Я показывал им фотографии, где мы по пояс провалились в сугроб, и они были в ужасе, а ведь это далеко не самое страшное, что было здесь.

— Небось жалеешь уже, что поступил в академию? — его