Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Наш разговор ещё не закончен, — Фридхельм покосился в сторону курилки и собственнически прильнул к моим губам.

Я была не против — всё же лишняя отсрочка. Я смотрю, мы не одни такие. Коху наконец свезло. Оля снизошла и чмокнула его в щёчку. Хоть бы отошли куда, стоят у этого чертова колодца как на выставке.

— Влюблённый дурачок, — покачала я головой. — Совсем потерял голову.

— Боюсь, ты права, — согласился Фридхельм. — У него же дома осталась невеста.

— Да я вообще имею в виду, что это плохая идея, — за одноразовый трах я бы не переживала, но тут уже дела явно посерьёзнее.

— Почему?

— А то ты не знаешь. Она русская, он немец. Этого мало?

— Это как раз-таки не самое страшное. Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим расовым предрассудкам, — встретив мой скептический взгляд, он немного раздраженно добавил: — Не все поддерживают этот бред. Грета вон, наплевав на все законы, крутила роман с Виктором.

— Угу, и где сейчас этот Виктор? Успел смыться в Америку? И слава Богу, иначе гнить бы ему где-нибудь в Освенциме или Бухенвальде.

— Не веришь? А ведь мне плевать и на то, что ты тоже в какой-то степени русская.

— Да? — вот кстати и неплохой повод выяснить, как бы он отнёсся, узнав мои тайны. — А если бы была действительно русская? Не фольксдойче, а одна из этих деревенских девчонок? Ты бы так же считал? Увёз и женился, наплевав на общественное порицание?

В его глазах промелькнула, как мне показалась, растерянность, но он тут же взял себя в руки.

— Откуда такие вопросы? Конечно я бы…

— Эрин, ну что за безответственность?

Вот откуда ты взялся спрашивается? Так теперь и не узнаю, что бы он «конечно».

— Герр Штейнбреннер уже спрашивал о тебе, и вообще, неужели нельзя найти для личного общения другое время и место?

Всё-таки Вилли тот ещё зануда. И ведь не поспоришь — работа, увы, не ждёт.

— Открой дверь, — кивнула я Хольману.

Заметив, что он собрался увязаться следом, я сердито обернулась.

— Ты совсем ку-ку? Я должна втереться к девчонке в доверие и как по-твоему это сделать, если ты будешь маячить за спиной?

— Ладно, иди одна, — нехотя отступил он.

Тяжёлая дверь с силой захлопнулась. Я включила фонарик и медленно подошла к неподвижно лежащей девушке. Тут же пожалела, что всё-таки не взяла аптечку, хотя одним флаконом йода и мотком бинта тут не обойтись. Её лицо, шея, руки были покрыты синяками самой разной цветовой палитры — от лилово-зелёных до угольно-чёрных. Блузка была небрежно изорвана и на открытой коже виднелись круглые ожоги от сигарет. Но самое страшные раны были на её лице. Это с какой силой надо было бить, чтобы вытек глаз? Я кое-как примостилась рядом, не зная, с чего начать разговор и что в первую очередь сделать.

— Хочешь воды? — Наташа растянула разбитые губы в усмешке и хрипло рассмеялась.

Я вздрогнула, заметив тёмные провалы на месте выбитых зубов. Никогда не сомневалась в том, что учебники истории не лгут, но как же жутко видеть всё это вблизи.

— Спасибо, один уже напоил.

Приглядевшись, я заметила, что её волосы и блузка мокрые. Похоже тварина-Хольман, желая ещё больше поиздеваться, вывернул ведро воды ей на голову.

— Пей, — я протянула ей свою фляжку и заметила небрежно брошенный прямо на пол сарая заплесневелый сухарь.

К счастью, я додумалась положить в сумку четверть буханки. Девушка осторожно отщипнула кусочек здоровой рукой. Пальцы на другой Штейнбреннер скорее всего сломал. Вон как опухли и наверняка дико болят.

— Ты же не накормить меня пришла? — Наташа проницательно окинула меня взглядом.

— Да знаю я, что ты ничего не скажешь, — отмахнулась я, но откровенничать не спешила.

Во-первых, я больше никому не верила настолько, чтобы признаваться в том, что подпишет мне у немцев приговор. Во-вторых, признаваться ей, которая прошла настоящий ад, пытаясь бороться с врагом, что я боюсь пыток и поэтому переметнулась на сторону немцев, было как минимум стрёмно.

— Это обезболивающее. Всё, чем я сейчас могу помочь, — я достала шприц с морфием. Девушка поколебалась. Я бы наверное на её месте вообще послала невнятную девицу, которая пытается вколоть неведомую хрень.

— Я не жду, что взамен ты выдашь свои секреты, — повторила я, и она всё же протянула руку. Я отвернулась, прикидывая, как лучше избавиться от шприца. Можно конечно положить его обратно в сумку, но нет. Зашвырну-ка лучше его вон в ту кучу навоза, хрен кто найдёт. Чарли в следующий раз скажу, что разбила, она без проблем выдаст новый.

— Как будто полегче, — пробормотала Наташа. — Больше всего я боюсь не смерти, а что не выдержу боли… Иной раз так пробирает, что готов на всё, лишь бы они прекратили…

Её лицо постепенно расслаблялось, я же, не выдержав, в сердцах выдала:

— Разве оно того стоит? Я ещё понимаю, когда взрывают склады или устраивают пленным побег, но листовки! Вы же этим только злите немцев, какой смысл терпеть такое за пачку бумажек?

— Да если бы не листовки, многие бы уже сдались, решив, что Красная армия разбита, — от сонной заторможенности не осталось и следа, хотя я видела, что ей трудно разговаривать. — Подались бы как ты служить немчуре, — Наташа презрительно усмехнулась.

— С чего ты решила, что я русская? — надо же знать, на чём я так палюсь, вдруг пригодится.

— Говоришь без акцента. А ещё твой взгляд… тебе стыдно за своё предательство, отсюда и эти подачки.

Она прикрыла глаза, и я подумала, что морфий сделал своё дело, как вдруг мою ладонь слабо сжали.

— Если тебе действительно хоть немного жаль, что ты предала своих… помоги мне уйти…

От этого хриплого шёпота, полного тоскливой безысходности, меня пробрало до самого нутра. Я ведь понимала, что она сейчас говорит не о побеге, и также понимала, что Штейнбреннер может приказать пытать её ещё не один день, прежде чем как-нибудь особо изощрённо казнит. А ещё я до сих пор помнила гадливое ощущение, когда отнимаешь чью-то жизнь. Сейчас