Мгновение ока - Йоав Блум

исчезнут? Может, только на них все и держится? Она оперлась на стену и медленно дышала, пытаясь подавить рыдания, стараясь не привлекать внимания. Затем вытерла глаза и вернулась на кухню, к посуде, которая ждала ее в раковине. Когда позади нее возникла девушка-детектив и спросила, где швабра, Элиана показала молча.

Мытье посуды заняло больше времени, чем обычно. Она не решилась как следует отвернуть кран, чтобы шум воды не разбудил Алекса. Хилая струйка, которую она пустила, медленно смывала грязь с тарелок. Теперь ей было некуда спешить. Солнце садится, и ночь опускается на ее жизнь. Алекс подрастет, она выработает комфортную рутину, которая позволит ей не сойти с ума; иногда будет ходить в кафе, читать книги. В какой-то момент мужчины начнут проявлять к ней интерес, заговаривать о том, что мальчику нужен отец, да и сама она нуждается в опоре. Только вот влюбляться она больше не станет. Возможно, ей будет очень трудно это объяснять, но Йони мертв, и Эди мертв, и саму любовь она теперь презирает настолько глубоко, что ни один человек не сможет продраться к ней сквозь ползучие дебри боли.

Услышав, что шум в доме позади нее стих, она закрыла кран. Из коридора убрали разбросанные игрушки и одежду, в гостиной тоже было чисто, когда она туда заглянула. Что-то в ней на мгновение смягчилось при виде порядка, который удалось навести, но тут же снова сжалось, возвратясь к привычному состоянию. Детективов нигде не было видно. Она медленно поднялась по лестнице.

Оба стояли на втором этаже, разглядывая изображения на стене. Мужчина с охапкой одежды в руках изучал плакат, на котором пять нарисованных карандашом винтовых лестниц, заворачиваясь одна в другую, ближе к центру складывались в фигуру падающего мужчины. Девушка стояла дальше, около двери в комнату Алекса, и не сводила глаз с большой картины, на которой одной длинной извилистой линией был обозначен контур женского лица с тонкими чертами.

Банкер заметил хозяйку дома.

– Очень красиво, – сказал он, повернувшись к ней и пытаясь не уронить охапку одежды. – Это же Эшер, да?

– Нет, – ответила Элиана, – Это афиша к «Головокружению» Хичкока, которую я когда-то нарисовала. Она висела при входе в один тель-авивский кинотеатр, а теперь висит здесь.

– А это? – кивнула на картину Авигаль. – Тоже ваше?

– Да, – сухо подтвердила Элиана. – Я нарисовала ее в двадцать один год. Раньше я много рисовала.

– Красиво. Очень красиво, – вполне искренне произнесла Авигаль. – Есть еще?

Элиана прошла по коридору к одной из дверей и открыла ее настежь.

– Оставьте вещи там, в углу, – велела она Банкеру. – Я их потом заберу.

Все трое вошли в комнату, где свободным от картин и рисунков оставалось только большое окно напротив двери. Тут были другие женские портреты, исполненные одной линией. Пейзажные наброски углем. Огромные многофигурные композиции. Танцующие люди, чьи лица искажали напряжение или экстаз. Пара, привалившаяся к барной стойке, спиной к зрителю, голова к голове, в окружении размытого, текучего мира. Птица, порхающая над волшебной цветущей долиной, а напротив нее – вставший на дыбы огромный медведь, из лап которого вырывались разноцветные фейерверки, заполняя воздух. Взгляды Банкера и Авигаль скользили от одного рисунка к другому, Элиана терпеливо стояла у входа. В углу комнаты лежали свернутые холсты, на большом мольберте стояла незавершенная картина с изображением балерины. Внимательно осмотрев мольберт и картину, Банкер заметил на них слой пыли.

– Это все вы нарисовали? – спросил он.

– Да, когда-то, – ответила Элиана. – Это мои владения, если можно так сказать. Сюда Эди и Алексу нельзя было заходить без разрешения.

Авигаль указала на самую большую работу, занимавшую почти полстены, – то ли сине-зелено-красный вихрь, длинной дорожкой уходящий к горизонту и тающий вдали, то ли подсвеченный теплый пар, поднимающийся из невидимой точки.

– Что это? Единственная абстрактная композиция?

– Вовсе нет, – покачала головой Элиана. – Это северное сияние. Я мечтала увидеть его с тех самых пор, как прочла о нем в детстве. Нарисовала в двадцать четыре года. Я тогда еще его не видела – только на фотографиях. Однако мне не терпелось, и я изобразила его для себя, в надежде, что когда-нибудь увижу.

– Как давно вы рисуете? – поинтересовалась Авигаль.

– С юного возраста, – ответила Элиана, – но теперь осталась только эта комната, тоже своего рода машина времени. Я достигла пика в двадцать три года. Выставки в Израиле, за границей, статьи, приглашения на фестивали. Ничего лучше я уже не создам. Но у меня хотя бы остались воспоминания.

– Итак, у вас были свои владения. А у Эди? – спросил Банкер, пока Авигаль продолжала смотреть работы, переходя от набросков углем к масляной живописи.

– И у него, конечно, – отозвалась Элиана. – У Эди был рабочий кабинет. Он пользовался им намного чаще, чем я своей мастерской. Он там действительно работал. Теперь кабинет стоит под замком.

– Нельзя ли нам осмотреть его? – обратился к хозяйке Банкер.

Элиана повела плечами:

– Ладно, хорошо. Я вам открою.

Выйдя в коридор, Авигаль спросила:

– Когда вы в последний раз рисовали, Элиана?

Та махнула рукой, даже не пытаясь ответить, и молча спустилась по лестнице. Банкер и Авигаль остались ждать ее возвращения, время от времени заглядывая в комнату с картинами. Вернулась Элиана с большой связкой ключей. Подошла к первой же двери и отомкнула ее.

Кабинет Эди выглядел так, будто над ним потрудился модный дизайнер. На длинных деревянных полках вдоль стен стройные ряды книг, солидных, основательных, с мелким золотым тиснением на толстых корешках. Такое же основательное впечатление производил поставленный в центре письменный стол из деревянного массива, двухтумбовый, с поместительными выдвижными ящиками по обе стороны. Столешница его сейчас почти пустовала. В одном углу стоял тонкий монитор с большим экраном, лежала стопка книг, а поверх нее – ежедневник в красной обложке. В другом – дизайнерские роскошные песочные часы.

Банкер осторожно обследовал полки, быстро пробежал глазами названия книг, бегло оглядел механизм замка на большом окне, расположенном чуть в стороне. Потом взял с книжной стопки красный ежедневник и рассеянно пролистал. Авигаль бросила опасливый взгляд на Элиану. Казалось, той все было безразлично. Она молча наблюдала за ними.

Пусть делают что хотят. Ей действительно глубоко наплевать. Пусть делают что хотят и выметаются. Прошлого не вернуть, и Эди теперь уже не важно, что кто-то трогает его ежедневник.

Банкер наклонился к ящикам стола. Осмотрел их, медленно открыл один за другим, двигаясь снизу вверх. Достигнув верхнего ящика, поднял взгляд на Элиану, а затем снова перевел его на ящик. Тут он достал из кармана одноразовую перчатку, надел на правую руку и вынул из