Испытание огнем - Август Туманов

не то клёкот, будто кости земли затрещали под чьей-то невидимой лапой. Никак замер, шерсть вдоль хребта встала дыбом, образуя странный узор, напоминающий иероглиф. Его обычные тёплые карие глаза стали абсолютно чёрными — не просто расширившимися зрачками, а будто заполненными густой нефтью, поглощающей свет. Из приоткрытой пасти вырвалось не рычание, а странный вибрирующий звук, похожий на гудение высоковольтных проводов.

Я инстинктивно присел, чувствуя, как метка на ладони пульсирует в унисон с этим звуком. В воздухе между нами и тенью в небе словно натянулась невидимая нить — напряжённая, звенящая, готовая лопнуть.

Воздух сгустился, стал тяжёлым, липким, и над нами пронеслось что-то огромное, тёмное, с невероятным размахом крыльев, от которого асфальт под ногами мелко задрожал, а фонари заискрили, как живые.

Оно стремительно взмыло вверх, я успел увидеть лишь силуэт — широкий, с длинным хвостом, с перьями, что шуршали, как тысячи шёпотов. Ветер ударил в лицо, ледяной, с запахом гари и мокрой земли. На миг я разглядел очертания - не птицы и не летучей мыши, а чего-то древнего. Крылья, каждое перо которых отбрасывало тень размером с машину... Хвост, длинный и гибкий...

Метка на ладони вдруг вспыхнула жгучей болью, а амулет «Глаз Неба» стал ледяным, будто два этих знака спорили между собой. Это снова была Рух — та самая гигантская птица из дедовых сказок, только теперь я чувствовал: она настоящая. И она смотрела прямо на меня.

— За мной... — прошептал я, и тут же услышал в ответ хриплый клёкот, раздавшийся откуда-то сверху. Не предупреждение. Не угрозу.

Приглашение.

А потом существо исчезло, оставив после себя лишь тонкий дымный след да вопрос, висящий в промозглом ночном воздухе: если Рух существует и она здесь, значит, все остальные сказки деда — тоже правда?

Глава 9. Выгодное предложение

Я толкнул дверь плечом, и в нос ударил странный коктейль запахов — подгоревшее масло, вишнёвый джем и что-то химически-мятное. Меня это сразу насторожило. Катя ненавидела готовить, считая это рабством двадцать первого века.

— Ой, а вот и ты! — её голос прозвучал из кухни неестественно бодро, словно она изображала счастливую домохозяйку из рекламы.

Я замер в прихожей, медленно расшнуровывая ботинки. В воздухе висело что-то нездоровое — не просто запахи готовки, а тяжёлый фальшивый уют, как в декорациях плохого спектакля.

Катя вышла ко мне, вытирая руки о новый фартук с надписью «Королева нашей кухни». Волосы были убраны в якобы небрежный пучок, щеки румяные, но глаза... Глаза были очень неспокойными и бегали, не находя точки, на которой можно остановиться.

— Я пирог испекла, — потянулась ко мне, будто для объятий, но в последний момент передумала и поправила несуществующую складку на моей рубашке. — Твой любимый, с вишней.

Никак, обычно игнорировавший Катю, сидел теперь у её ног, настороженно подняв морду. Его чёрный нос дрожал, улавливая то, что было скрыто от меня.

— Где ты была сегодня утром? — спросил я прямо, наблюдая, как её пальцы сжали край фартука. — В семь тридцать тебя уже не было.

Катя засмеялась — высоко и как мне показалось, очень фальшиво.

— В химчистке! — выпалила она слишком быстро. — Отвозила твоё пальто, помнишь, ты недавно пролил кофе...

— В воскресенье?

— Ну да, — она резко отвернулась к плите, где шипело что-то на сковороде.

— У них там... предпраздничный график.

Из гостиной доносились новости — репортаж о пожаре на заброшенном заводе. «...очевидцы утверждают, что пламя было неестественно яркого цвета...». Катя вдруг бросилась к пульту и переключила на кулинарное шоу.

— Надоели эти катастрофы, — пробормотала она, но я успел заметить, как дрогнули её ресницы.

Я сел за стол, принимая тарелку с дымящимся пирогом. Вишнёвый сок сочился из надреза, как кровь из свежей царапины.

— Ты что-то празднуешь? — спросил я, прокалывая кусок вилкой.

Катя замерла с салфеткой в руке.

— Просто... — она сделала слишком глубокий вдох, — просто подумала, что мы давно не... Ну, в общем...

Её телефон завибрировал, заскользив по поверхности стола. Катя схватила его так резко, что опрокинула стакан с водой.

— Извини, я... — она уже вскочила, но застыла под моим взглядом. — Это... Светка, подруга. Перезвоню.

Я медленно жевал. Пирог был идеальным — хрустящая корочка, идеальный баланс кислого и сладкого. Слишком идеальным, как и весь этот спектакль.

Отломил ещё кусок — тесто рассыпалось, обнажая липкую вишнёвую начинку. Что-то чёрное мелькнуло среди бордовой массы.

— Ты... уголь добавляла? — я ковырнул вилкой.

Катя резко повернулась, её пальцы сжали край фартука:

— Это... косточки, наверное.

И, да, это был не уголь, но и не вишнёвые косточки. На белой тарелке чётко проступили крошечные чёрные частицы — слишком лёгкие для косточек.

Я потёр их пальцами: похоже на пепел.

— Интересный рецепт, — пробормотал я, наблюдая, как Катя нервно облизывает губы.

Никак вдруг чихнул и отпрянул от стола, будто учуяв серу. Мне как-то сразу расхотелось есть.

— Я спать, — внезапно объявил я, отодвигая тарелку.Этот странный день нужно было заканчивать. Катя даже не попыталась уговорить меня остаться.

— Конечно, ты устал, — закивала она, слишком быстро хватая мою тарелку. — Я тут пока... немного приберусь.

В комнате я сел на диван, прислушиваясь к приглушённому шёпоту из кухни. Катя говорила с кем-то торопливо, отрывисто:

— ...не сейчас... Да, он здесь... Я сказала, завтра...

Я повалился на спину, уставившись в потолок. В квартире пахло вишней и ложью. Никак лёг рядом, положив морду на передние лапы. Я услышал его тихое, еле слышное поскуливание. Будто он знал, больше, чем я, и то, что впереди нас ждёт что-то нехорошее.

Засыпая, я подумал: «Интересно, а если бы он умел говорить — что бы рассказал?» Уже сквозь сон я услышал, а может просто показалось, что где-то вдалеке вдруг всхлипнула Катя, тихо, сдавленно, будто зажав рот ладонью.Мне приснился отец.Он стоял на границе — не между землёй и небом, а чем-то большим. Фоном за его спиной было небо цвета железа, исписанное светящимися знаками, которые словно пульсировали. Я звал его, но он не отвечал.Только поднял руку, будто что-то показывал. Этот жест был не прощанием. И не приветствием. Он будто говорил: «Смотри внимательнее».А потом исчез.

***

Проснулся от того, что солнечный луч бил прямо в лицо, как нетерпеливый голодный покупатель стучит в стекло киоска с шаурмой. Веки слипались,