Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

– Ты?! Да что ты можешь знать о сердцах смертных, особенно Джиа, которая подобна дирану среди простых рыб. Тацзу, твоя проницательность сводится к сортирным крысам вроде Виры Пина и Ноды Ми.

– Рисана была мастерицей по части дыма и иллюзий, а Джиа всегда казалась мне скучной. Однако она работает с посредником еще даже более мощным и лукавым, чем дым: Джиа – мастерица власти.

– Это, должно быть, самая щедрая похвала смертному, какую мне доводилось от тебя слышать. Однако целью Джиа всегда было укротить власть, убрать Милость Королей в ножны, усмирить бурные волны при помощи дамб и крепких кораблей. Словом, она работает против тебя.

– Не важно. Джиа – достойный противник, и разве не в обычае смертных восхищаться врагом, который выводит состязание на новый уровень? Любопытная Черепаха аплодировал бы ее дальновидному расчету и тщательно продуманным планам, тогда как я впечатлен тем, сколь безжалостно движется она к осуществлению своей мечты о будущем Дара. Пусть даже я и не в силах разглядеть берег, к какому стремится Джиа.

– Мы все в одной лодке, братья и сестры. Давайте же будем оставаться в тени, продолжим наблюдать и, быть может, узнаем что-то от тех, кого поставлены защищать.

– Ты говоришь так, словно бы смертные – это выросшие дети.

– А разве это не так?

В непосредственной близости от северного побережья Большого острова, неподалеку от Гинпена, двенадцатый месяц одиннадцатого года правления Сезона Бурь и правления Дерзновенной Свободы

Корабль «Величие королей», сопровождаемый целой эскадрой бдительных воздушных судов Дара, держал курс на Гинпен. Под ним реял белый флаг мирного посольства.

– Они хотят, чтобы сначала мы приземлились в Гинпене, – пояснила Гозтан. – Получив разрешение из дворца, мы полетим дальше в Пан.

Дьана кивнула, не в силах оторвать глаз от пейзажа, раскинувшегося под ней и впереди.

Рыбачьи шаланды, многочисленные, как рисовые зернышки, усеивали море. Между ними прокладывали путь купеческие суда, везя товары со всего Дара. Они направлялись к гавани в десять раз большей, чем в Крифи. За портом виднелись крепостные стены Гинпена, а позади них высились блестящие черепичные крыши и высокие башни огромного города, где домов было не меньше, чем деревьев в тропическом лесу. А еще дальше терялись за горизонтом квадратики рисовых полей, стоящих под паром по случаю зимы и утыканных стогами сена.

– Я и представить себе не могла… – Дьана сглотнула, потом продолжила голосом, полным благоговения: – Дара такой большой, в нем так много людей… Наверное, в одном только Гинпене их столько, сколько во всем Укьу-Тааса.

– Теперь ты понимаешь, почему твой дедушка хотел завоевать империю Дара, – сказала Гозтан. А немного помолчав, добавила: – И почему твоя мать боялась этого.

Дьана тяжело вздохнула. Льуку предстояло вступить на неизведанную тропу, ведущую в Дара.

Глава 51

Голоса предков

Татен-рио-алвово, двенадцатый месяц одиннадцатого года после отбытия принцессы Тэры из Дара в Укьу-Гондэ

Тэра выдвинула предложение организовать экспедицию в сердце Города Призраков, чтобы добраться до того, что, по ее предположению, являлось духовными портретами и голосовыми картинами предков степных народов.

Тэра предложила это робко, ибо побаивалась. В конечном счете она ведь не местная уроженка. Так последует ли за ней ее новое племя изгоев в нарушение табу в Курганы? Удастся ли их убедить? Или они до сих пор видят в Тэре чужестранку, которая с ними, но не одна из них? Сейчас ей как никогда не хватало авторитетного голоса Адьулек.

На помощь Тэре пришел голос более молодой, но не менее сильный.

– Дабы понять, куда нам следует идти дальше, – сказала Сатаари, – нужно сначала услышать историю, рассказывающую о том, откуда мы пришли. Я была в самом сердце Курганов, и боги не разгневались.

Танто предстояло вернуться туда, где он уже побывал прежде, но на этот раз не в одиночестве. Мальчик ехал на спине гаринафина, которым управляла его мать, и вел ее к месту, где едва не погиб и где обрел новую жизнь.

Курганы, укутанные снегом и льдом, простирались под крылом огнедышащего скакуна, подобно отаре спящих исполинских овец. То были безмолвные свидетели этой воистину необычной экспедиции.

Они вернулись обратно со свитками из оболочки гаринафиньего желудка, извлеченными из погребальной камеры внутри Великого кургана, где покоились останки Кикисаво и Афир.

Опасаясь, что ветхие духовные портреты не выдержат давления считывающей иглы, Сами предложила изготовить копии. Когда ученая объяснила, каким образом и зачем это нужно сделать, Сатаари согласилась.

С превеликими предосторожностями Сами под присмотром молодой шаманки благоговейно сняла с прорезанной в закопченной поверхности дорожки, хрупкой от времени, восковой отпечаток, который приложила затем к новому свитку, покрытому окрашенным углем салом.

Загрузив новый свиток в костяной говоритель, Сами аккуратно наложила иглу на дорожку. Когда она начала перематывать ролики, Сатаари припала к гаринафиньему уху.

Голос, шершавый, словно пески пустыни Луродия Танта, сухой, как скелеты на Кладбище Костей, и слабый, как свет звезд в долгих сумерках на Пастбище Нальуфин, с перебоями полился из машины.

Все затаили дыхание, наблюдая за лицом Сатаари, которая сосредоточилась, закрыв глаза.

Наконец она вскинула руку, давая Сами знак остановиться.

На лице шаманки читались смятение и страх.

– Я… я не могу разобрать слов.

– Речь меняется от поколения к поколению, – пояснил Радзутана. – Мы убедились в этом, изучая тексты на классическом ано. Хотя многие в Дара верят, будто древний язык застыл в неизменном состоянии, на самом деле это не так. К примеру, фонетические компоненты многих логограмм серьезно отличаются от современных стандартов их прочтения, что наводит на мысль о том, что произношение постепенно трансформировалось. Сравнивая ритмические схемы древних саг эпохи войн Диаспоры с трудами Кона Фиджи и его учеников, а затем и с произведениями писателей-неоклассиков вроде Сузарэ и Накипо, мы получаем возможность реконструировать, до определенной степени, процесс развития классического ано. Изменения эти таковы, что более поздние поколения едва ли могли понять речь своих предков. Язык – живой организм. И не важно, будет ли он эволюционировать достаточно быстро, со скоростью бегущего через долину родника, или же меняться медленно, подобно тому как незаметно накапливается ил в дельте реки, ибо результат в любом случае окажется одинаковым: по прошествии сотен лет речь давно умерших и речь ныне живущих можно будет охарактеризовать как два разных языка.

Сатаари кивнула. Шаманы, хранящие древние истории живыми в памяти, прекрасно понимали: чтобы выучить старые легенды, им, по сути, приходилось осваивать другой язык. Но даже костяк деяний Кикисаво и Афир исказился и переплавился