Похоронное бюро «Хэйзел и Смит». Египетский переполох - Мария Сергеевна Руднева

Я сидел, несколько ошарашенный его словами. Они как будто вернули меня в полупустой лекционный класс в колледже, где пожилой профессор рассуждал о Китсе так, словно тот был его лучшим другом.

– Мне кажется, Китса кто-то сильно обидел, и поэтому родился этот стих. – В конце концов мне ничего не оставалось, кроме как пожать плечами. – Как гробовщик, я был свидетелем самой разной любви. Как и вы.

– Да, я был… – Валентайн сел на диване. – И наверное, в таком раскладе соглашусь с Китсом. Я мало видел любви той, воспетой в поэмах и песнях. Хотел бы я посмотреть на нее. Увидеть, в самом ли деле она настолько всесокрушающа…

– Я боюсь, что она сокрушит в первую очередь того, кто ее испытывает. Или того, на кого она направлена.

Учась в Итоне, я видел многое.

И не мог согласиться с Валентайном. Однако и спорить с ним не хотел. В конце концов, вопросы любви, в отличие от вопросов смерти, находились вне сферы моих компетенций.

Валентайн, кажется, всерьез настроился на долгую дискуссию. Правду говорят, скука – удел бездельников. Он, похожий на огромную ворону, стек с дивана, хищно глядя на меня, и вкрадчиво спросил:

– Вы так думаете? Разве смерть далеко ушла от любви? Или все-таки они крепко связаны узами, которые не разрубить ни одним мечом?

– Вы кошмарный человек, – рассердился я. – Подобных рассуждений мне с лихвой хватило в Итоне.

– В таком случае, вы знаете, что я намереваюсь сказать дальше?

Я раздраженно повел плечами.

– Несомненно, вы приведете все к тому, что раз обмельчала любовь и нет больше таких чувств, таких жертв и такой страсти, то, стало быть, и смерть стала такой же сорной травой. И если Орфей готов ступать за Эвридикой в самую тьму Аидова царства, то нынче лишний раз и на могилку не придет. И все та же сорная трава укроет со временем старое надгробие, сотрутся буквы, и памяти не останется… Так?

Валентайн смотрел на меня ошарашенно.

– Ну, Дориан… Да, пожалуй, я недооценивал ваше образование.

– Скорее, вы недооценили мои страдания, перенесенные в процессе подобных лекций, – хмыкнул я. – И все же я с вами не согласен. В том, что касается смерти, я имею мнение, что именно в танце с ней и раскрываются все истинные чувства людей.

Валентайн подошел к столу и оперся о него бедром.

– Хотите, заключим пари? Если я в ближайшие… Допустим, три дня, увижу клиента, чье горе будет сравнимо с горем Патрокла, если я поверю в искренность скорби… Я приглашаю вас на обед.

Я смерил его взглядом исподлобья.

– Договорились. А в случае, если проиграю я?

– Я заставлю вас разговаривать со мной о Китсе до глубокой ночи.

От подобной перспективы меня пробил озноб, но я мужественно согласился и пожал ему руку. Не иначе, как меня вело злое предчувствие. Потому что, если бы я только мог – я бы проиграл.

Два дня спустя дверной колокольчик оповестил нас о новом клиенте. Валентайн был занят в могильнике, приводя в порядок изрядно потрепанный общественный гроб, поэтому принимать клиента отправился я.

На пороге стоял мужчина с внешностью Аполлона, чей миф разрушился, не успев начаться – почему-то именно такая ассоциация посетила меня при первом взгляде. У него были великолепные античные черты лица – художники из нашего колледжа оторвали бы себе палец за возможность лепить с него статую. Прямой римский нос, глубоко посаженные, пронзительно-голубые глаза, подернутые легкой дымкой, и аккуратные завитки волос, за которыми явно тщательно ухаживали. Но от всего его облика, которому полагалось быть идеальным, веяло… руинами. Как будто человек передо мной и в самом деле был статуей, но не великолепным богом Солнца, а потрескавшимся и заросшим травой надгробием падшего ангела.

Наши взгляды встретились, и я осознал, что уже некоторое время просто молча держу посетителя на пороге.

– Похоронное бюро «Хэйзел и Смит», – быстро проговорил я. – Похороны, траурное сопровождение, что вас интересует?

– Похороны, – тяжело уронил мужчина. Голос у него был под стать внешности, глубоким и низким, с бархатной хрипотцой. – Мне вас рекомендовали. Сказали, что вы сможете добыть место на Хайгейте…

Я посторонился, пропуская его внутрь.

Задачку он сразу ставил перед нами непростую: как я уже говорил, правительство Британии твердо намеревалось перенести основные захоронения в Бруквуд, а получить разрешение на похороны в Хайгейте могли лишь очень обеспеченные люди. Или Валентайн Смит, которому придется наконец заняться тем, что он умеет лучше всего – добиваться лучших условий для наших клиентов.

Я постучал в дверь могильника, сообщая Валентайну, что у нас посетитель.

Мужчина тем временем аккуратно повесил пальто на вешалку, тщательно размотал шарф и повесил его рядом. Мне показалось, что движения его были заторможенные, словно бы механические. Как будто мысли его были далеко-далеко.

– Меня зовут Чарльз Нетеркотт, – представился он чуть растерянно, словно только что вспомнил о приличиях. – Я представляю посмертные интересы своего друга Оливера Эверли. К сожалению, он… был сиротой, и потому некому позаботиться о его похоронах. Я осмелился взять на себя этот скорбный труд.

– И это делает вам честь, – сказал Валентайн, появляясь из тьмы за моей спиной.

Дверь могильника сухо хлопнула. Я заметил, что мистер Нетеркотт вздрогнул. Мой коллега умел производить впечатление, однако сейчас это показалось мне несколько лишним.

– Мое имя Дориан Хэйзел, – поспешил представиться я. – А это Валентайн Смит, мой компаньон, и тот человек, который единственный во всем Лондоне может удовлетворить вашу просьбу.

В глазах мистера Нетеркотта сверкнула надежда огромной силы – я даже удивился. Ранее на моей памяти никто так не радовался возможности получить место на кладбище. А не мешало бы.

– Видите ли, мистер Смит. Это еще не все… – Он нервным движением одернул манжет рубашки.

Валентайн выжидающе поднял бровь.

– Меня интересует не просто место на Хайгейтском кладбище, – продолжил гость. – Мне нужен конкретный участок в определенном месте. Я знаю, что там есть… возможность расположить еще одну могилу, и был бы признателен, если бы вы оказали мне эту услугу. Об оплате можете не беспокоиться.

Валентайн издал нечленораздельный звук между «о!» и «хмф» и потер подбородок, глубоко о чем-то задумавшись.

Я позволил себе внимательнее рассмотреть нашего клиента. Первый шок от его сокрушительной красоты поутих, и теперь я мог заметить и сдержанно-дорогой покрой его сюртука, и безукоризненную ткань, и недешевые запонки