Похоронное бюро «Хэйзел и Смит». Египетский переполох - Мария Сергеевна Руднева

Я обернулся. Валентайн стоял, затянутый в черное пальто, без цилиндра и перчаток, так что ветер развевал его волосы, отчего зонт с гнутой ручкой смотрелся зловеще.

– Что вы здесь делаете? – удивился я.

– Надеюсь немного искупить вину за то, что подверг вас испытанию светской беседой. – Он улыбнулся. – Расскажите, как все прошло.

– Мне кажется, неплохо. – Я натянул перчатки на озябшие руки, и мы медленно пошли вниз по улице. – Но должно пройти немало времени, прежде чем эта беседа принесет хоть какие-то результаты.

– Лондонская похоронная компания теряет прибыль, – покачал головой Валентайн. – Именно поэтому я позволил себе форсировать события с вашей помощью. Что-то подсказывает мне, что в выигрыше в конце концов окажемся именно мы.

Дождь усиливался, и говорить стало шумно, тем более голова болела невыносимо. Я взял Валентайна под локоть, и мы молча шли под дождем. Одного его присутствия хватало, чтобы вернуть мне хоть какое-то подобие спокойствия.

Мне отчаянно хотелось раствориться в дожде и исчезнуть. Но такова была расплата за любой контакт с посторонним человеком дольше положенного и за пределами конторы.

Я прикрыл глаза – мерный ритм наших шагов позволял мне идти не спотыкаясь, – и позволил дождю заполонить мой слух, душу и сердце. Позволил себе раствориться в нем, зная, что Валентайн присмотрит за мной.

И удержит в смертном мире.

– Вы заметили, что мы уже некоторое время живем в благостной тишине? – спросил меня Валентайн пару недель спустя.

– Тишине? – Я нервно дернул бровью.

Тишиной происходящее никак нельзя было назвать.

Пока мистер Рэмси раздумывал над нашим предложением, время шло, и скандалы с призраками и их родственниками стали неотъемлемой частью нашей жизни. Благо Валентайн улаживал их за нас обоих.

К тому же он с такой убежденностью обещал призракам, что совсем скоро этот вопрос будет решен, что они успокоились. Харизма Валентайна скрывала одну неловкую мелочь: все наши грандиозные реформы пойдут во благо покойникам будущего, но никак не тем, с кем мы ведем дела сейчас.

Но я довольствовался малым и радовался тому, что мы имели. Например, появилась возможность спокойно выпить чаю в пустой конторе – на улице потеплело, и естественная череда смертей несколько замедлилась, поэтому иногда у нас находилось немного времени на себя.

– Относительной тишине, – все-таки поправился Валентайн. Значит, хоть какие-то зачатки совести в этом человеке были.

Я хмыкнул.

– И что вы подразумеваете под этим?

– Столько скандалов! Столько страстей вокруг поезда! Но вот уже почти пару месяцев нас никто не просит похоронить в саркофаге, не говорит о тростниковых полях и не приходит с интересными знаками отличия. Что вы думаете об этом, Дориан?

– Что мракобесие египетское спало, и священники всех местных приходов могут вздохнуть с облегчением, – пожал плечами я.

Я вообще уже думать забыл об этих случаях. Мы не поднимали эту тему, да и насущные проблемы отнимали у меня все силы.

Однако, как оказалось, Валентайн ни о чем не забыл.

– Я постоянно думаю об этом, – пояснил он, садясь на подлокотник кресла рядом со мной. – Не могу выбросить из головы тех призраков. Ладно живые… Они могут творить любые глупости. Я знаю это по себе. Увлечься любым культом, любой идеей… Все, что делает жизнь менее скучной. Но призраки… Разве после смерти человек не начинает смотреть на жизнь трезвым взглядом?

– Ну, один точно начал, – с улыбкой ответил я, имея в виду мистера Ч. М. Блэка. – И всех вокруг заставил.

Валентайн усмехнулся.

– Если бы все призраки были такими, как мистер Блэк, у таких, как мы, было бы намного меньше работы.

– Так выпьем же чаю за это! – Я шутливо отсалютовал чашкой.

До чего я становлюсь веселым человеком в те редкие минуты, когда у меня не болит голова!

Но Валентайн не стремился разделить мое веселье.

Он задумчиво смотрел куда-то в стену, меланхолично раскручивая на пальце цепочку от карманных часов.

– Когда человек ныряет слишком глубоко в неизвестное, последствия могут быть ужасными.

– Так обычно говорят про тех, кто ищет способ обмануть Господа.

– Как, например, наш дорогой друг Уоррен? – Валентайн посмотрел на меня.

Я кивнул. Сид Уоррен был старым приятелем Валентайна, гробовщиком старой традиции. От многих других его отличала порочная страсть к гальванике и стремление побороть смерть. Впрочем, частично ему это удалось, и мы даже использовали его изобретение у себя в конторе, создав постмортем машину. Теперь за весьма умеренную плату можно было не только сделать посмертное фото на нашем личном дагерротипе, но и на несколько минут вернуть душу покойного в тело. При условии, что призрак на это согласен, конечно.

Возможно, из-за тесного и частого общения я привык воспринимать Сида Уоррена как безобидного чудака, а не как монстра вроде доктора Франкенштейна из жуткого романа Мэри Шелли.

Валентайн продолжал смотреть на меня.

Под его взглядом я посерьезнел.

– Калькутта, – сорвалось с моих губ.

Краска схлынула с лица Валентайна, он отвернулся.

– Да. В том числе, – хрипло проговорил он.

– Но вы тогда не были вовлечены в какой-то культ. Другое дело, если бы вы вдруг стали поклоняться Кали и совершать жертвоприношения…

– Иногда мне кажется, что лучше бы я поклонялся Кали, – с усилием проговорил он. – Мы были хуже. Мы были разрушителями, не оставляющими ничего на своем пути. В алчности своей не имели иной цели, кроме как разбогатеть или прославиться, а лучше все вместе.

– Но вы искупили эту вину. – Я коснулся его запястья, но он отнял руку и сложил ладони на коленях. – Это не должно больше мучить вас.

– Знаете, в чем ужас, Дориан? – Валентайн вновь посмотрел на меня, его серый глаз казался матово-черным, а белый выглядел зловеще. – Это меня не мучает. Я так же легко оставил за спиной этот позорный случай, как и свои семейные связи, например.

Я замер. Чтобы Валентайн добровольно заговорил о своей семье? Но, кажется, он был настроен на откровенность.

– Моя семья очень богата. Я думаю, вы имели возможность выяснить это. Но я не пользуюсь ее ресурсами. Я снимаю комнату у добродушного старика-ученого, она достаточно теплая, чтобы я мог высыпаться, а большего мне и не требуется. У меня есть дело, которому я посвятил себя и которое горячо осудили все члены моей семьи. Кроме бабушки, но она к тому моменту существовала лишь в виде призрака, а потому ее мнение не учитывалось никем – исключая меня. Какое счастье, что и я не учитывал ничьего мнения, верно?

Я слабо улыбнулся,