Янтарная гавань - Виолетта Орлова

пахло опилками, сырым песком, конюшней и сладким жареным рисом, на сцене валялись фиолетовые обручи, а под куполом забыли снять толстые канаты, которые болтались из стороны в сторону от ветра, задувавшего в окна.

Словом, суд обещал стать настоящим представлением, что, впрочем, было недалеко от истины. Начало было назначено на самое раннее утро, но многие пришли задолго до установленного часа, ибо их нетерпение и любопытство достигло предела. Тихонько перешептываясь, дамы в изящных чепчиках с голубиным пухом занимали свои места.

Какие тут только не встречались лица! И красивые, и неприглядные, и грубые, и нежные. Вся беруанская элита была в сборе.

Суд присяжных состоял из пяти женщин и одного мужчины. Забавно, но сидели они в ряд, словно в соответствии со своим весом – с левой стороны на краешке стула, обитого малиновым бархатом, как на жердочке, примостилась тоненькая, сухая женщина, своим видом похожая на старую скрюченную корягу. Рядом с ней размещалась коллега уже чуть потолще, затем еще и еще, а правый край замыкала совсем уж дородная дама, которая все никак не помещалась на одном стуле и занимала целых два места.

В центре этого странного женского сообщества восседал один-единственный мужчина присяжный; на лице его играла какая-то глупая безмятежная улыбка. Судя по всему, он мыслями витал далеко отсюда.

– А сколько ему лет? – с живым любопытством поинтересовалась одна из пожилых посетительниц, богатая беруанка, сидевшая в первом ряду. Она уже наставила свой монокль на сцену, хоть там пока еще никого не было.

– Кому это? – прошамкала ее соседка, с видимым удовольствием отправляя себе в рот один за другим жуков в шоколадной глазури.

– Как кому? Убийце.

– Так разве он уже убил кого-то?

– Ах, и не раз!

Услышав эти слова, первый ряд заволновался. Кто-то не выдержал и выкрикнул:

– Старые метелки, неверно вы говорите! Никого он не убивал! Он с ума сошел и лечился долго в Короедникова… А потом влюбился в медсестру, заревновал и стал ей ножом угрожать, вот его сюда и направили!

– Вздор, совершенный вздор! – громко возразила пожилая дама, спокойно пропустив мимо ушей неприятное обращение. Хотя, возможно, причина такой лояльности крылась в том, что старушка на самом деле плохо слышала. – Вовсе не в Короедникова он лежал. А в городке отсталом лечился. А потом, яростно покусав врачей, сбежал оттуда и сразу принялся за свое грязное дело!

– Да какое же дело?

– Ясно за какое! Нападал на всех без разбора.

– Ах, может, зря мы в первом ряду сидим? В нашем-то возрасте надо бы поберечься… А вдруг он и на нас накинется?

– Так нет же! Он ведь будет со связанными руками!

Подобные высокоинтеллектуальные разговоры велись в зале, покуда посетители, волнуясь, ожидали главных действующих лиц. Никто на самом деле не понимал, что происходит, но (как это часто бывает) у каждого сформировалась своя точка зрения, которую он был готов доказывать с пеной у рта.

Процесс еще толком не начался, а люди уже успели рассориться друг с другом, до смерти обидеться, возмутиться, но при этом (надо отдать им должное) с завидным упрямством армутских ишаков остаться при своем мнении. Снисходительно поглядывая друг на друга, достопочтенные беруанцы как бы говорили про себя: вот ты не знаешь, что на самом деле происходит, потому что глуп и недальновиден. А я знаю, потому что, стало быть, умен и прозорлив.

Обвиняемый должен был сидеть на сцене, как главный действующий герой пьесы. Скучающие беруанцы страстно любили развлечения и показные представления, а суд, по сути, для них ничем не отличался от обычного спектакля, за тем лишь исключением, что сейчас решалась судьба реального человека, а не вымышленного героя. Большой стул, предназначавшийся для подсудимого, был расположен прямо под окном; таким образом, солнечный свет, беспощадно пронзая полумрак цирковой арены, должен был в деталях освещать лицо обвиняемого. В крыше имелось еще несколько таких своеобразных светильников – для прокурора, свидетелей и, конечно же, адвоката. Указанные лица должны были вставать прямо под окнами в момент своей речи.

В центре сцены стоял изящный декоративный столик на высоких ножках с вещественными доказательствами, а точнее с армутским ножом. Сталь оружия угрожающе поблескивала на солнце и как бы убеждала всех в несомненной виновности студента из Троссард-Холла. И такой резкий был контраст: изящных длинных ножек, гладко отполированной поверхности, светло-коричневого дерева, аккуратной бархатной алой подушечки, на которой и лежало вышеуказанное доказательство и, как бы в противоположность всему изящному, роскошному, столичному, светлому, интеллигентному – уродливый кривой нож, страшный предмет, несущий смерть и лишний раз указывающий на людское несовершенство.

Наверное, обвинитель, расположив таким образом вещественное доказательство, весьма рассчитывал создать у публики заведомо негативное отношение к подсудимому. Что ж, если в этом и была какая-то задумка, то она, надо сказать, весьма удалась. Некоторые, излишне нежные и чувствительные дамы, влюбленные в некий воображаемый образ обвиняемого, теперь уже становились ярыми его противницами.

Как бы там ни было, наконец наступил столь желанный для всех присутствующих момент. Председатель объявил к слушанию дело о вооруженном нападении на государственного чиновника Дорона Треймли. Дверь в гнездим торжественно распахнулась, и вошли сам подсудимый собственной персоной и коренастый человечек, похожий на короеда, – его адвокат. Казалось, на судебное заседание явился король, ибо тишина сделалась такою, что можно было услышать, как снаружи поют скворцы и хлопают крылышками бабочки. Присутствующие с почти болезненным любопытством вытягивали шеи, пытаясь разглядеть лицо юного преступника, но тщетно. В зале стоял таинственный полумрак, вдобавок обвиняемый, как назло, чуть опустил голову, а достопочтенный адвокат своей широкой фигурой полностью закрывал его с одной стороны и препятствовал обзору. Сколько ни старались дамы рассмотреть интересовавшую их персону, все было безуспешно.

Медленно и немного торжественно, под всеобщие жадные взгляды, защитник подвел своего подопечного к сцене и вежливо указал ему на стул, который очень хорошо освещался солнечными лучами. Юноша на секунду-другую замялся, словно не желая присаживаться. Но адвокат как бы по-отечески положил ему руку на плечо и еще раз указал на стул. Кстати, никаких веревок на руках у обвиняемого не имелось и в помине, что, впрочем, добавляло некоего азарта тем, кто сидел в первых рядах. Затем подсудимый, словно нехотя, подчинился и, сев на указанное место, только тогда поднял глаза.

В этот момент произошло нечто важное, без чего, вероятно, судебный процесс начался бы совсем в ином ключе. Наверное, случилось это непроизвольно и даже без особого на то желания самого подсудимого, но в красивых голубых глазах юноши, когда он взглядом встретился с жадной, алчущей толпой, вдруг показался