Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

– Вы думаете, что стремиться стать лучше, чем мы есть, – это плохо?

– Ты не поняла меня. – Фара покачала головой. – Мои интересы лежат в области искусства, а неотъемлемой частью мастерства рассказчика, даже стремящегося быть правдивым, является умение сводить реальность к эскизу. Ну, все равно как сводить логограммы к простым буквам алфавита зиндари. Доблесть Гегемона неотделима от его жестокости. Военный гений тетушки Гин был близнецом ее неутолимой гордыни. Прежде чем восхвалять прагматизм моего отца, следует признать, что он привел его к предательству: сначала Гегемона, его названого брата, а потом и многих из генералов, стоявших у основания Трона Одуванчика. Мой брат стремился к свету в этих портретах, отказываясь признавать, что наряду с ним там есть еще и тени.

– К себе самому Фиро был таким же требовательным, как и к своим соратникам, – заметила Дзоми.

Однако Фара снова покачала головой, не согласившись.

– Его недостаток заключался не в лицемерии, а в нежелании… принять несовершенство, оттенки серого, человеческую хрупкость. Мир для него состоял из черного и белого, как в моих схемах для вязания. Фиро любил пылко, а ненавидел страстно, и середины быть не могло.

– Но возможно, именно таким и должен быть император Дара, – возразила Дзоми. – Как доверять суверену, который всегда показывается перед народом в маске?

– Это качества, которые мы ищем в хорошем брате, преданном сыне, верном друге, пылком возлюбленном и харизматичном вожде. Но подходят ли они для того, в ком народ хочет видеть справедливого государя? Всех тех, кто не был готов взяться за оружие ради свободы, Фиро считал предателями, добровольно выбравшими рабство. Тех, кто не был всей душой предан его делу, он отбрасывал как людей бесполезных. Поначалу он был готов пойти на гибель девяти десятых обитателей Руи и Дасу ради того, чтобы освободить завоеванные острова. А потом – даровать помилование всем льуку, если они согласятся на почетную сдачу. Ну а в конце концов Фиро рискнул всем, включая свою жизнь и стабильность Дара, лишь бы только собственноручно отомстить за смерть императрицы Рисаны.

– Однако Фиро также рос и менялся, – сказала Дзоми. – Я узнала от Пумы Йему, что в последний момент он сам принял решение отказаться от вторжения в Неосвобожденный Дара, беспокоясь о людях, которые могут пострадать. Это было еще до того, как госпожа Сото приехала к нему и поведала правду о смерти императрицы Рисаны. Не думаю, что сумела бы вложить в ножны меч праведной ярости, будь я на его месте. Разве это не мудрость?

Фара горестно разрыдалась.

– В этом-то и заключается самая большая трагедия. Фиро мог бы стать, стал бы, обязан был стать – но, увы, так и не стал. Нам никогда не узнать, как бы развивался его характер и вызревала его мудрость. Как бы сильно я ни любила брата… я тем не менее рада, что ему так и не довелось держать в своих руках печать Дара. Сердце мое разорвалось бы на части, окажись вдруг, что Фиро в конечном итоге прожил не ту жизнь, какую хотел и которой заслуживал, но свел бы все к карикатуре на месть и к всепоглощающей ненависти. Ах, Дзоми, мой брат жил так, чтобы о нем рассказывали ту историю, какую он сам хотел о себе услышать, вместо истории, созвучной его душе.

«А ведь мы все недооценивали тебя, Фара, – удивленно подумала Дзоми. – Даже я».

– Машины предсказуемы, – сказала Джиа. – Намного более предсказуемы, чем человеческое сердце.

Сото оторвала взгляд от вазы с вращающимися шелковыми цветами, чтобы наконец уже посмотреть на регента Дара.

– Так вот как ты узнала о моем приближении, когда я надеялась застать тебя врасплох, в день моего бегства из дворца.

Джиа жестом предложила гостье сесть за стол.

Спина ее была прямой, как колонна в Большом зале для приемов; седые волосы собраны в идеальный пучок, из которого не выбивалась ни одна прядка; выражение лица царственное, спокойное, властное. Она совсем не напоминала пленницу, а по-прежнему выглядела как императрица Дара.

Сото заняла место напротив нее и огляделась.

Из комнаты убрали все длинные ленты, писчие ножи, острые заколки – любые инструменты, которые можно использовать для самоубийства. Однако госпожа Раги, вызвавшаяся заботиться о пленнице, из кожи вон лезла, чтобы в камере Джиа, в пределах дозволенных ограничений, было уютно, как дома. Подушки для сидения здесь были тонкими, но удобными, а отсутствие угольных жаровен едва ощущалось, поскольку стены подогревались печами с внешней стороны. В углу располагалась небольшая молельня с табличкой, на которой было выгравировано имя Тиму. Луч бледного зимнего солнца падал на морщинистое лицо Джиа, напомнившее Сото статую повелительницы Рапы в обличье старухи.

На столе стояли чайник и две бамбуковые чашки. Сото непроизвольно вздрогнула. Если Джиа в самом деле решит убить себя, ее никто не остановит.

Но пока что она была жива. Значит, еще есть надежда.

– В тот день ты просто-напросто разыграла представление. Ты хотела заставить меня думать, будто собираешься дать мне яд. Ты специально подстроила так, чтобы я сбежала к Фиро и открыла ему правду про Рисану. Но зачем?

Джиа разлила чай по чашкам и отпила из своей.

– Зачем вспоминать о прошлом? Что сделано, то сделано. Фиро мертв.

– Да затем, что намерения и мотивы имеют значение! Чиновники соревнуются друг с другом, обвиняя тебя, призывая к кровной мести за убийство императора. Сказители в чайных домах называют тебя коварной узурпаторшей, ослепленным амбициями эгоистичным тираном. Почему ты не хочешь защищаться?

– Защищаться? – переспросила Джиа невозмутимым тоном. – Но как? Что, если они правы?

– Я не верю, что ты убила Фиро! Хотя ты утверждаешь, что больше доверяешь машинам, чем людям, твои интриги всегда строились вокруг изъянов человеческого сердца. Едва поняв, что ты используешь меня, я сгорала от желания проникнуть в твой умысел. Мне кажется… вопреки сотканной тобою паутине обмана ты оставалась достойной императрицей Дара, тобой всегда руководила забота о людях, особенно бедных и лишенных влияния. В тот день ты наверняка боялась, что Фиро сумеет обойти созданный тобой хитроумный институт военных наблюдателей, обратившись напрямую к патриотизму простых солдат и к возмездию. Если бы Фиро, обретший новую уверенность в себе благодаря победе в битве возле острова Полумесяца, решился двинуть армию на Руи и Дасу, то сотни тысяч человек – перебежчиков, пленников, невольников, крестьян и рыбаков – умерли бы в соответствии с безумным планом льуку скорее перебить все гражданское население Неосвобожденного Дара, чем сдаться. Побудив меня открыть Фиро правду о смерти его матери, ты использовала