Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

друзей детства, наро, учивших меня бороться и ездить верхом. Но твои брат и сестра хотят утопить народ моей матери – и мой народ тоже – в море, наслаждаясь горестными криками врагов. Мы связаны узами любви и ненависти; эта паутина сверкает в свете истории, украшенная кровавым жемчугом и костями. Как мы сможем видеть друг друга такими, какими того заслуживаем, не признавая правды?

Цветочной банды больше не существует. Арона, ставшая для Фары старшей сестрой и научившая ее играть каждую роль так, словно бы проживаешь новую жизнь, погибла. Мота, молчаливый сильный друг, от одного лишь присутствия которого рядом чувствуешь себя спокойнее, чем в окружении всей дворцовой стражи, тоже погиб. Равно как и Фиро, ее упрямый, отважный, наивный брат, который вечно подшучивал над младшей сестренкой, но в то же время готов был защищать ее от кого угодно, хоть от всего мира.

Они умерли, веря, что сражаются ради того, чтобы на свете стало больше той любви, которой Фара никак не могла насытиться, отдали свои жизни за любовь, которая возвеличивает душу, делает мир реальным.

Словосочетание «народ Дара» перестало быть для нее абстрактным, а слово мутагэ – неким неопределенным понятием.

Она – дочь Дома Одуванчика. У нее нет права отвращать лицо от ужасов мира.

В чем сейчас действительно нуждается Дара? Нет, не в Конце Сомнений, но в пустоте, способной вместить их. Когда сердце вычищено сомнением, любая надежда превращается в возможность.

«Я хочу рассказать историю, которую люди не ожидают услышать. Историю милосердия, обнимающего весь мир».

Фара кивнула, почти неуловимо, и не заметила, как Дзоми попятилась на коленях. Затем секретарь предусмотрительности поклонилась, коснувшись лбом пола, и почтительно произнесла:

– Ренга.

Сото упрашивала, грозила, кричала, приводила все новые аргументы. Тыкала в табличку с именем Тиму, взывала к памяти Куни Гару. Она говорила до тех пор, пока в чайнике не закончился чай; в горле у нее пересохло, а голос охрип.

Однако, несмотря ни на что, Джиа оставалась тверда как железо. Она не станет защищаться, раскрывать свои замыслы, объясняться и оправдывать свои поступки.

– Именно ты уговорила меня в свое время заняться политикой, помнишь? – сказала Джиа. – А политика – это искусство, в котором высоко ценится умение молчать. Пусть будущие поколения рассказывают обо мне те истории, какие захотят, – это мой им подарок.

– Твой ум всегда был слишком тонок для меня, – проговорила Сото с оттенком грусти в голосе. – Но я верю, что ты старалась поступать так, как было лучше для Дара. Я никогда не теряла веры в тебя.

– А вот и неправда: теряла, да еще как, – с улыбкой возразила Джиа. – Я всегда знала, что это случится. И даже рассчитывала на это.

Ответить Сото было нечего.

– Ну же, старая подруга, давай лучше поговорим о более приятных вещах, – предложила императрица.

Чайник был наполнен снова, а Джиа и Сото еще долго предавались воспоминаниям о давних днях в доме на окраинах Сарузы, где родились Тото-тика и Рата-тика, где воздыхал по своей госпоже Ото Крин, где обрели приют Ви и Шидо, где им двоим удалось создать безмятежную заводь среди войны и всеобщей разрухи.

Глава 54

Правда

Пан, первый месяц двенадцатого года правления Сезона Бурь

В самом дальнем северо-западном углу Пана размещался район под названием Солнечное Пятно – то была наименее застроенная и самая удаленная от дворца часть города. Когда Куни Гару после пожарища Гегемона отстраивал Пан из руин, Кого Йелу отвел этот округ под земледелие и лесное хозяйство, чтобы он служил стратегическим резервом внутри городских стен на случай, если столица вдруг подвергнется долгой осаде.

Здесь не было шумных рынков, дорогих ресторанов или домов индиго, как не было и посвященных богам храмов, полных курящихся благовоний и распевающих монахов, богатых особняков знати или чиновников. Городской гарнизон держал пашню под паром, а лесные участки в первозданном состоянии, используя их иногда для учений. Весной и летом сюда приходили дети, чтобы запускать воздушных змеев или играть в солдат и мятежников, тогда как горожане постарше собирались группами по утрам и вечерам, дабы насладиться пением диких птиц, свивших тут свои гнезда.

Имелось, однако, посреди района Солнечное Пятно большое пространство, обнесенное стенами. По парапетам день и ночь ходили патрули, а примыкающая к стенам полоса шириной приблизительно в сто шагов была полностью очищена от покрывающей ее растительности. Сюда вела из центра столицы единственная дорога, охранявшаяся во многих узловых точках. Этот миниатюрный тайный город внутри города был местом, где Двор Одуванчика размещал определенную категорию важных гостей: высокопоставленную феодальную знать с дружинами, вождей и послов с архипелага Тан-Адю, главарей пиратов или мятежников, сдавшихся в обмен на помилование и титулы, а также дипломатические миссии с оккупированных льуку Руи и Дасу.

В годы правления императора Рагина подобных визитеров селили в кварталах прямо у стен дворца, но императрица Джиа в самом начале регентства выстроила новую, обнесенную стенами резиденцию. Она полагала, что удаление таких гостей от центра города способствует возвышению достоинства трона и укрепляет безопасность столицы. От уверенности на грани надменности до подозрительности на грани паранойи – столь разительная перемена позиции, как ничто иное, высвечивала разницу в стиле управления и поведения между Куни и его первой женой. В данный момент единственными обитателями обнесенной стенами резиденции были члены делегации льуку. Хотя с того дня, как они приехали в Пан, прошло немало недель, а дара уже успели встретить Новый год, Трон Одуванчика до сих пор так и не давал ответа на требование послов встретиться с императором Монадэту. Гори Рути, назначенный для связи с льуку, под разными благовидными предлогами неизменно отклонял их все более настойчивые просьбы. Хотя Рути утверждал, что льуку не являются пленниками, он вежливо отказывал им в разрешении посмотреть собственно Пан, а вместо этого обещал привезти все, что им нужно.

Пэкьу Дьана и Гозтан Рьото догадывались, что от них что-то скрывают, – вероятно, имело место яростное противостояние между императрицей Джиа и императором Монадэту. Но при всем их беспокойстве насчет неминуемого краха Укьу-Тааса парламентарии понимали, что у них нет иного выбора, кроме как ждать, копошась, словно крабы в котле, где вода с каждой минутой становится все горячее.

Звуки бьющегося фарфора, удивленные крики, треск ломаемой мебели…

Дьана помчалась по длинному коридору к спальне Тодьу, откуда доносился весь этот шум.

…Торопливые шаги, сердитые возгласы, яростный рев, вырывающийся из горла мальчишки…

Дьана перешла на бег.

Поначалу состояние Тодьу улучшилось. Откликнувшись на просьбу Дьаны, Гори