Порочные идеалы - Элвин Гамильтон

От усталости она даже не задумалась, откуда журналист мог узнать про Эстель. Все вдруг разом на нее навалилось. События дня, бессонная ночь. Она и опомниться не успела, как на глаза навернулись слезы. Лотти отвернулась, пытаясь их скрыть, но слишком поздно.

Слезы – признак несдержанности.

– Знаешь, в свое время я победила во всех испытаниях, – говорила тем временем Грейс. – Кроме одного. Верити получила кольцо самоотверженности за ту ерунду с птицами. – Лотти понятия не имела ни о какой ерунде с птицами. – И ей хватило этого кольца. Но я к тому, что если мне сопутствовал успех, то и у тебя должно все получиться. Не сомневаюсь, жизнь за городом пошла тебе на пользу.

«На пользу». То же самое твердили и монахини. «Ночь в яме пойдет тебе на пользу». «Сегодня ты будешь не спать, а оттирать полы на кухне. Это пойдет тебе на пользу». Лотти будто бросилась навстречу маме, как маленькая девочка, а та в последний момент отошла в сторону. В груди заклокотали боль и злость.

– Вот почему ты бросила меня там? Думала, это пойдет мне на пользу?

На лице Грейс промелькнула череда эмоций, которые Лотти не могла распознать из-за блокатора. Но тут же на смену им вновь пришла беспечная улыбка.

– Ты же знаешь, о чем я. Все вечно твердят, что крестьяне живут более простой жизнью. – Грейс Хольцфалль небрежно взмахнула рукой. – Не такой испорченной, как мы, горожане.

Лотти надеялась услышать, что мать не бросала ее. Что всегда по ней скучала. Что им пришлось расстаться вопреки ее воле. Лотти надеялась, что мама скажет: Мерси Хольцфалль была неправа. Лотти привезли сюда не только ради испытаний, не ради денег. Ее будут любить независимо от того, победит она или нет.

Лотти смущенно подошла к безупречно накрытому столу, на котором высились горы выпечки и испускал пар блестящий серебряный чайник. Она ничего не ела со вчерашнего дня, и у нее свело живот, когда она взяла слоеную улитку с ягодами. По белой скатерти тут же рассыпались крошки, и Лотти ощутила себя неуклюжей деревенщиной.

Вчера ночью она едва дошла до кровати и ничего не успела рассмотреть. Теперь, при свете дня, она осознала, в каком огромном номере расположилась ее мать. С потолка свисала золотая люстра в форме пальмовых листьев, освещавшая лакированную древесину с позолоченными краями и белоснежную, словно нетронутую мебель. Обои на стенах изображали яркое голубое небо за золотыми прутьями клетки. Тут и там красовались стайки нарисованных райских птиц. На глазах у Лотти одна из этих птиц, ярко-зеленая, взлетела со своей жердочки и приземлилась на другую, взъерошив нарисованные перья.

В детстве Лотти всегда представляла маму живущей в ветхой лачуге. Монахини говорили, что именно такая участь ждет зазнавшихся молодых девушек из деревни, решивших попытать счастье в большом городе.

– Я думала, ты не могла позволить себе дочь.

– Ты была права. – Грейс смотрела в сторону, но Лотти распознала горечь в ее голосе. – Есть в этом мире плата пострашнее денег, Оттолина. – Она села напротив, обнажив голую ногу под шелковым халатиком. – А теперь я не могу позволить себе не иметь дочь. От победителя Веритас зависит, что получат другие члены семьи и получат ли хоть что-то. Этот номер не достанется мне просто за красивые глаза.

Лотти потянулась за второй булочкой, но поймала на себе взгляд матери и отдернула руку, чтобы не выглядеть обжорой.

– Все было бы нормально, если бы финансами управляла Верити. Но Проспер и Пейшенс ненавидят меня за то, что я не ополчилась против Верити вместе с ними. Их дети не дадут мне и ломаного гроша. Раньше я могла положиться на Онору, но за последние годы она слишком поддалась влиянию моей матери. Чтобы я могла позволить себе дочь, мы должны выиграть.

«Мы». Грейс протянула руку и с улыбкой откинула волосы с лица Лотти. У той сжалось сердце от этого скупого жеста. Она много раз видела, как миссис Хен убирает волосы с лица Эстель, а та отмахивалась от нее, как от назойливой мухи. Лотти каждый раз умирала от зависти, мечтая о такой же заботе. В этот миг она отдала бы что угодно, чтобы остаться с матерью. Чтобы остаться ее дочерью. Неважно, чего мать от нее хотела, главное – что хотела ее.

Кто-то резко постучал в дверь, нарушив их идиллию.

– Входите! – Грейс опустила руки, и Лотти обдало холодком. Дверь распахнулась, и в номер вошла женщина в возрасте, одетая в безупречную серую униформу. Одной рукой она цепко удерживала молоденькую горничную.

– Мисс Хольцфалль, сожалею, что приходится вас беспокоить, – подобострастно начала женщина, – но эта мерзавка только что пыталась отправить сообщение в «Вестник».

Она протянула Грейс записку, нацарапанную на маленьком листке бумаги. Вверху золотыми буквами значилось: «Отель “Парагон”». Грейс скользнула по записке взглядом и отбросила в сторону.

Записка упала на стол между блюдами с булочками и свежими фруктами, и Лотти прочла:

Лотти понятия не имела, что за ними кто-то наблюдает. От страха у нее по спине побежали мурашки. Но Грейс лишь вздохнула, как над досадной мелочью, случавшейся регулярно.

– Думаешь, «Вестнику» необходимо знать о моих разговорах с дочерью?

Горничная наконец подняла взгляд:

– Газеты щедро платят за любые новости о новой Хольцфалль. Не я напишу, так кто-то другой.

Лотти сняла с пальца блокатор. От молодой горничной волнами исходило отчаяние, едва прикрытое дерзостью. Она страшно нуждалась в этой работе. На нее полагались мать и две младшие сестры. Если ее уволят, они все могут оказаться на улице. Но все же гордость не позволяла ей умолять.

– В таком случае и работу потерял бы кто-то другой. – Грейс зевнула.

– Вы хоть знаете, сколько нам здесь платят? – Страх горничной обернулся злостью. – Знаете, сколько мы получаем, убирая за вами день и ночь и таская подносы с едой, к которой вы едва притрагиваетесь?! – Лотти чувствовала, как сводит от голода живот горничной. – Вы жалуетесь на безденежье, а сами носите бриллианты. У вас есть все, и вы ничего не оставляете нам.

Лотти знала, каково это – мучиться от голода. От отчаяния. Но Грейс оставалась равнодушной.

– Можешь считать, что тебе повезло. Больше не придется волноваться о своей жалкой зарплате.

– Не надо… – начала было Лотти, но Грейс ее опередила, встав и направившись к столику у стены.

– Конечно, сначала надо удостовериться, что ты не побежишь снова распускать про нас сплетни. – Грейс достала из ящика стола что-то вроде карманных часов с зеркальцем внутри и повернула заводную головку. Потом она направила зеркальце в лицо горничной, словно показывая ей отражение. С кольца на ее пальце сорвалась искра и исчезла в зеркальных часах, активируя неведомые чары.

Кольцо-блокатор по-прежнему лежало на столе, так что Лотти прекрасно услышала, как исчезают воспоминания горничной. Они утекали из ее разума в зеркало. Воспоминание о том, как она лихорадочно писала записку в чулане с постельным бельем, пока ее не застукала мадам Винтерхальтер. Воспоминание о подслушанном споре. Воспоминание о том, как она пришла на работу этим утром, сгорая от нетерпения увидеть новенькую Хольцфалль. Как они с другими горничными сплетничали о ней, переодеваясь в рабочую форму на рассвете.

Грейс захлопнула зеркальце. Девушка рывком вернулась в настоящий момент и застыла в растерянности. Лотти слышала, как она пытается осмыслить происходящее. Заполнить провалы в памяти. Чувствует нарастающую панику при осознании, что осталась без работы и даже не знает почему.

– Можете идти. – Грейс безучастно махнула рукой.

Мадам тотчас выволокла девушку за дверь. Грейс отвернулась, а другие горничные продолжили работу, будто ничего не произошло. Но Лотти пробрал озноб.

– Ты украла ее воспоминания.

– Простые чары забвения, не более того. – Грейс лениво отбросила зеркальце на диван.

Лотти по-прежнему слышала в нем воспоминания горничной. Как приглушенный разговор за стеной. Затем Грейс ласково погладила ее по щеке.

– Это необходимо, чтобы нас защитить. – Грейс едва заметно улыбалась, и Лотти ощутила через прикосновение, что ей нравится такая наивность. В глазах Грейс Лотти была скромной, растерянной деревенской девочкой. Она этого и хотела. Лотти не могла показать ей,