Восьмой район - Алиса Аве

«Не надо, останься, пожалуйста», – попросила я, но в этот раз не сработало.

– Не задерживаться! – гаркнули Стиратели.

У меня оставались Карен и запертая в медблоке Магда. Еще Зенон. Держать его за руку и растворяться в воздухе становилось все привычнее, рядом с ним даже унималась боль в поломанном пальце, терзающая меня с завидной регулярностью. Кости срослись как смогли. Верхняя фаланга теперь топорщилась под углом – недостаточно заметно, чтобы стать дополнительной причиной для издевок, но вполне достаточно для напоминания о моей ущербности. Палец болел, нечасто, тупо, длительно. Я связывала появляющуюся боль с непогодой. Мама говорила, хотя, может, и кто-то другой, что шрамы чешутся, а травмы болят – к дождю. Вот я и убеждала себя, что за стенами отсеков в дни донимающей меня боли шел дождь. Сначала срывались редкие капли. Бледное солнце пряталось, лучи не справлялись с наплывающими серыми тучами, небо тяжелело. Люди прятались в домах, боялись капель, оставляющих ожоги, после них кожа облезала неделями. Дождь набирал силу, барабанил по жестяным крышам. О, песня дождя! Мой палец подпевал болью, я тосковала по дождю, по длинным коричневым следам на грязных окнах. Ковчег защищал от дождя, мы не слышали его стука, не прятали головы под пятерней. Лишились ощущения близости природы. И лишь травма напоминала мне, что где-то она есть – другая жизнь.

– Мы не отметили твое полугодие на Ковчеге. – Зенон слегка растягивал слова. Выходило мягко, его голос обволакивал. – Отметим восемь месяцев?

Я не заметила, как они пролетели, при этом запуталась в бесконечных часах, складывающихся в бесконечные дни, как в сетях.

– Время – ничто, и оно же – самая могущественная сила. Оно дало нам знаменательную дату: ты до сих пор жива и в качестве подарка можешь выбрать, куда пойдем.

– У нас свидание? – напряглась я. В голове прозвучало: «Вы уже целовались?»

– У нас каждый раз свидание, – спокойно ответил Зенон.

Его спокойствие всегда было заразно. Я расслабилась и выбрала, куда идти:

– К Магде. Ее до сих пор не вернули.

– Я так и думал.

Индивидуальный лифт открылся и закрылся, впустив пустоту. Мы впервые выбирались из нашего яруса. Непривычно подниматься наверх непристегнутой. Я развалилась в полукруглой чаше сиденья, Зенон не отпускал моей руки, закусил губу, задумавшись о чем-то. Я привыкла к его задумчивому виду и детской привычке кусать нижнюю губу.

– Никак не пойму, какого цвета у тебя глаза, – как всегда, я первой нарушила молчание. – Вроде серые.

– Никакого.

– Так не бывает.

– Я ведь невидимка, цвет глаз стерся.

– Но ты же помнишь, каким он был?

– Я, скорее всего, всегда был невидимкой.

– Нет, ты пасмурное небо.

Зенон улыбнулся:

– Как скажешь.

Он наклонился ниже. Стоя, я цепляла лысой головой его предплечье, в лифте же ему пришлось сложиться пополам. Почему он не сел рядом? Я поерзала на сиденье, подскочила.

– Что не так? – тут же встревожился он.

– Тебе неудобно.

Лифт дрогнул, я не удержалась, ткнулась носом в грудь Зенона. Мы поехали по горизонтали. Я осталась стоять, прижавшись к нему.

– Медицинский отсек два. Доступ ограничен. Зона повышенной опасности. Просьба соблюдать осторожность.

Лифт словно напомнил, что правила запрещали детям подниматься выше нулевого яруса. Одно дело – разбирать люки да крышки вентиляционных шахт, другое – вторгаться на запретную территорию.

– Сегодня точно не умрем. Можешь моргать сколько хочешь и не бояться боли и мучений, – усмехнулся Зенон. – Нас не поймают.

Медицинский отсек оказался светло-зеленым. Немного бледнее цвета костюмов медперсонала. Двери разъехались, мы очутились в прозрачном кубе, в углах чернели отдушины, как в дезинфекционной. Датчик присутствия не сработал. Следующие двери остались закрытыми, Зенон закатал рукав. Браслет засветился, двери отозвались.

– Ты здесь не впервые?

Зенон нахмурился:

– Тише! Нас не видно, но слышно.

Он толкнул меня в сторону, зажал рот широкой ладонью. Двери снова раскрылись, вошли двое, толкая пустую каталку, на ручке возле рогатого знака значилось: «Биоматериал».

– Когда кончится смена? – спросил один другого. – Я насмотрелся на них на год вперед.

Второй пожал плечами. Они завернули в изгиб гофрированного прохода.

– Я занимаюсь утилизацией отходов медицинского отсека. Переношу их сперва в нижнюю лабораторию, затем сортирую в отходнике. И до окончательного назначения там торчал. И тебя там нашел. – Зенон убрал руку. – Тихо, хорошо? Что бы ты ни увидела. Магда в седьмом блоке, пока дойдем, успеешь понять, о чем я.

Он не говорил – выдыхал. Похоже, его способность могла сделать бестелесным и голос, по сравнению с ним я даже дышала шумно. Мы двигались осторожно, Зенон лавировал между медицинскими работниками, вел меня за собой. Пару раз я чуть не наткнулась на зеленые шлемы. Перегородки между блоками тоже были прозрачными, и я видела всех пациентов. Ноги отнимались вовсе не от неуклюжести, от увиденного мысли смешались в кучу, одеревенели, лишь один вопрос полыхал в сознании: «Почему?»

Почему у этого мальчишки с синими кругами под глазами нет одной руки? А вторая – под колпаком, где из кровавого тумана медленно вырастают пальцы, блеснула лазерная сетка – пальцев снова нет. Организм мальчика выращивал что-то из красного нечто.

Почему те самые двое медиков укладывают на другую каталку тело, которое едва можно принять за человеческое? Оно сплошь ожог, корка сочится кровью и белым гноем. Грудь вздымается, веки дергаются. Они стараются не трогать тело, поднимают за края простыни, кидают на каталку, спешно натягивают эластичную крышку. Биоматериал… Почему в пустой третьей палате на белоснежном полу пятна крови?

Зенон ускорил шаг. В следующих отделениях медики проводили операции. На весах лежали внутренние органы, их взвешивали, запечатывали в пакеты, складывали в контейнеры. Там же стояли Стиратели. Они контролировали процесс. Истерзанное тело укладывали на каталки и увозили прочь.

Нам повезло, медик Магды как раз выходил из ее блока, мы успели просочиться в открытую дверь. Магда лежала без сознания под мерцающим защитным колпаком. Зенон оттащил меня, я едва не дотронулась до поверхности.

– Сенсорная защита, – пояснил он, – она оповестит о нас. Она чувствительнее датчиков присутствия.

По защитному контуру ползли слова.

– Назначенные процедуры. – Зенон знал, что здесь к чему.

Введение обезболивающего, активизация, реанимация, контроль гормонов, подготовка к операции, утилизация. Напротив утилизации стоял знак вопроса. Подготовка к операции выделялась темно-зеленым. Магду приготовили, погрузив в сон? Точно, медики вернулись. Зенон выталкивал меня прочь, я удержала его у стены, вцепилась с силой. Медик убрал знак вопроса с утилизации. На мерцающей