Железный лев - Михаил Алексеевич Ланцов

— Лёва-Лёва, — покачала головой Пелагея Ильинична, когда он в очередной раз не выспавшийся вышел к завтраку. — А я ведь вас, молодой человек, знакомила с прекрасной дамой.

— Милая, — тронув ее за руку, вмешался дядя, — ты разве не видишь? Наш мальчик проводит научные изыскания.

Сказал предельно серьезно. И лицо такое — хоть скульптуру высекай. А глаза выдавали — вон — смеются.

— Это теперь так называется? — скривилась тетушка.

— Наука требует жертв! — патетично воскликнул Лев Николаевич.

— Вы молодой человек главное научные исследования эти домой не берите. А то совсем стыд потеряли. Как только Анне Евграфовне в глаза смотрите?

— Тетушка, ну что вы такое говорите? У нас с Анной Евграфовной любовь куда более сильная и искренняя, то есть, к деньгам. Зачем ее портить этим физиологическим непотребством? Что вы так на меня смотрите? Вы разве еще не слышали? На минувшей неделе Игнат отгрузил целый пуд стальных булавок в столицу.

— Ох, Лёва, что вы такое говорите? Ну какие булавки?

— Какие? Отличные! Самые лучшие! Игнат как снег сойдет — заводик ставить малый будет. Конечно, не свечной, но и это дело прибыльное, надежное.

— Мальчик мой, дама страдает, а вы о булавках… — покачала головой Пелагея Ильинична.

— Это печально, — максимально серьезно ответил молодой граф. — Действительно, об одних булавках думать слишком пошло. Надобно уже переходить к новым фасонам корсетов.

— О БОЖЕ! — голосом, полным отчаяния, воскликнула мадам Юшкова.

— Я Анне Евграфовне завтра же эскизы передам.

— Какой же вы балбес, Лёва. — покачала головой опекунша.

— Прошу заметить — малолетний. — назидательно подняв палец, добавил племянник. — И намеков ваших не понимаю.

— Все вы понимаете, молодой человек.

— Я буду все отрицать! Это наветы! — шутливо выкрикнул Лев Николаевич и расплылся в улыбке. А дядюшка не выдержал и засмеялся. Общение именно с этим племянником ему сильно напоминало его собственную юность, когда он только начинал службу в лейб-гвардии Гусарском полку…

Немного еще побалагурив и поев «любимой» овсянки, Лев Николаевич отправился к себе в комнату, чтобы нормально выспаться. Завтра его ждала новая комиссия… совершенно неожиданная — из Санкт-Петербургского университета прибыла. И желала проверить знания студента, что так лихо сдает экзамены экстерном в далеком, провинциальном городке. Но их можно было понять. После статей Лобачевского, в которых Толстой фигурировал соавтором, слишком много вопросов накопилось к молодому дарованию. И из той же столицы это все выглядело если не подлогом, то какой-то мутной комбинацией.

Лично Остроградского Михаила Васильевича прислали.

Уж кого-кого, а его ни у кого язык не повернулся бы обвинить в сговоре или протежировании Лобачевскому. После того инцидента с Гауссом он его тихо и молчаливо ненавидел, наверное. Так что, если что-то будет не так с этим Толстым — точно глаза не закроет.

И взяткой тут не разрешить ничего.

Дело-то личное.

Поэтому Лев Николаевич планировал предстать перед высокой комиссией в как можно более свежем, отдохнувшем виде. Ибо валить будут. Мучать. Терзать.

Собственно, Лобачевский считал так же. Поэтому подготовил ему те каверзные вопросы, которые обычно применяет профессура. О которых сам знал. И пояснил про каждый.

Вообще, ситуация выглядела странно.

Из столицы уже приехало полста разного рода проверяющих. Большая часть из которых казались совершенно безобидными. Например, один из них должен был снять карту города с наибольшей точностью, пометив на ней выгоревшие дома и всю картину пожара — откуда-куда шел и так далее. Ну и действие Шипов с командой.

Сергей Павлович от таких выходок едва ли не шипел, но беззвучно и с улыбкой. Да и сам Лев Николаевич видел — внимание к Казани обострилось до крайности. Вон — парочка столичных следователей внимательно изучали материалы по тому поляку, а также провели беседу с архиепископом по поводу Петра Леонтьевича Крупеникова.

В общем, рыли носом, словно голодные кабаны, жаждущие спелых желудей. Только обрывки корней во все стороны летели. Но об этом Лев подумает завтра. Сейчас голову о том забивать лишь нервы портить и лишать себя душевного покоя. Явно ведь какой-то наезд. Только кого и зачем — неясно.

И что примечательно — как губернатор, так и архиепископ ректором стоически выносят этот нездоровый интерес. И даже не жужжат. А все их раздражение если и проявляется, то едва-едва. Совпадение? Едва ли.

Поспать, впрочем, не дали.

Гости.

Очередные гости.

Пелагея Ильинична постоянно вела приемы. И вся эта нервотрепка, которая началась в городе из-за проверок никак и ни в чем ее не ограничила. Более того — эта женщина постаралась вытащить к себе в особняк как можно больше столичных персон.

И даже что-то получилось.

Во всяком случае, Остроградский прибыл. То ли он не знал, куда ехал, то ли ему действительно было интересно, но он явился. И с ним приличное количество других «понаехавших». А может, так все и задумывалось? Чтобы местные не воспринимали их ревизорами?

Тетушки, впрочем, хватало ума не дергать племянника.

Да, разбудила и вынудила спуститься к гостям. Но не более. Позволяя ему воспользоваться своим приемом «романтического героя», то есть, постоять в сторонке и послушать. Впрочем, не все были так тактичны и деликатны.

— Мой милый мальчик, — раздался голос графини.

— Анна Евграфовна, — максимально благожелательным голосом произнес Лев, — рад вас видеть.

Сам же скосился на незнакомого дородного мужчину, который стоял подле нее.

— Разреши мне рекомендовать тебе Михаила Васильевича Остроградского.

— Очень приятно, — с некоторой запинкой произнес натурально смущенный Лев.

— И мне, — кивнул он. — Признаться, я удивлен. Вы выглядите намного старше своих лет.

— Все благодаря усилиям моей любимой тетушки, что каждое утро велит подавать мне овсяную кашу. — улыбнулся молодой граф. — Она говорит, что это пища будущих Геракаклов.

— Овсянка? — переспросил профессор невпопад.

— Британская мода, — пожал плечами Лев Николаевич. — Они по какой-то причине решили, будто поедание каши может занимать совершенно разнеженным аристократам их сон до обеда и отсутствие всяких усилий над собой. Я бы предложил ввести в их обиход напиток из пива[1], замешенного пополам с парным молоком.

— А вы… жестоки, — расплылся в улыбке Михаил Васильевич.

— Чай же с молоком пьют, — снова пожал плечами молодой