Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

– Что, не хватило? — усмехнулся он другому. — Не уйдешь.

Я не убегаю, Филипп. В этом бою не будет победителя.

– Я считаю иначе.

Зверь заблокировал его удар и двумя пинками зацедил в печень и солнечное сплетение. Филипп хекнул и ответил локтем в борлак. Зверь захрипел, отшатнулся, споткнулся, а характерник настаивал: между ног, под колено, повалить, подавить, бить, бить, бить, в подбородок, в лоб, в нос, удар, еще удар, выбивая зубы, ломая скулы, загоня боя, собственноручно уродовал свое лицо, но на самом деле это был Зверь, проклятый багряноглазый Зверь, чей голос насмехался, подстрекал и раздражал. и никого.

По-видимому, он что-то кричал. Кровь кипела. Он уничтожал и разрушал, разрушал и уничтожал, а когда силы кончились, враг не дышал. Утолченные косточки кулаков болели, но Филипп, опьяневший от победы, стремившейся годами, наслаждался болью, как заветным трофеем. В кровавом месиве, которое было его лицом, гасли багровые глаза. Он выиграл.

И когда характерник хрипло рассмеялся, враг вздрогнул и прошептал:

– Мы – одно.

Стальными тисками он обхватил шею Филиппа; воздух вдруг исчез; конечности безвольно повисли; ощущения вспыхнули и погасли.

Темнота.

Июль — лаванда и...

Он пришел в себя на рассвете в зарослях высокой осоки. В висках кружилось. От осеннего холода тело оцепенело, но подчинялось его воле. Он поднял руку, осторожно согнул пальцы. Победа... Характерник сел, покрутил шеей, пробежал ладонями по лицу, выпрямился и огляделся.

Ленивая река, пожелтевший яр, вспаханная борьбой земля и чье-то тело неподалеку. От тела плыл запах нечистот и крови. Запах смерти. Хотелось отвернуться, не видеть, уйти и никогда не знать, кто там лежит. Филипп приблизился: в замерзшей грязи распростерся Олекса Воропай, голый, выпотрошенный, в крови и остатках меха.

- Брат!

В растерзанной глотке белела кость. Из живота, словно гнездо мертвых змей, торчали по сторонам перегрызенные кишки. Филипп упал на колени.

- Прости, брат...

Глаза резнуло отчаянием. Филипп зарыдал, не в состоянии остановиться, каждый взгляд на мертвого Джинджика перехватывал дыхание и высвобождал новые слезы. Он оплакивал Олексу и других убитых, Майю и потерянную любовь, плакал за собой и жизнью, которую так и не произошло, плакал, потому что никогда не позволял себе слез.

Плакал ли бы за ним Воропай? Неважно. Его смерть на совести Филиппа. Хотя бессознательно, хоть в беспамятстве. .. Ни одна победа теперь ничего не значит.

Он осторожно коснулся руки собратья: холодная, как камень. Итак, они пролежали здесь почти сутки. Филипп осторожно закрыл глаза Олексы, стараясь не смотреть на перекошенный в агонии рот. Отошел к реке, нырнул, смывая с себя собственную и чужую кровь. И только после этого понял, что голос в голове исчез. Зверь исчез... Но какой ценой?

Он барахтался в ледяной воде, пока ногу не схватило судорогой. Филипп выбрался на берег и, как мог, омыл тело собрата; по траурному ржанию разыскал коня Воропая; нашел в саквах наряды. Оделся, потом долго бинтовал изорванную мертвую плоть, потом неумело впитал покойника — задубленные конечности не желали повиноваться.

- Прости, брат...

Филипп запрыгнул верхом (после его низенького Бурана лошадь Воропая казалась высоченной), опрокинул тело через седло и поехал в поисках дуба, где под кровавым месяцем потерял сознание. Дерево нашлось за милю.

Удивительно, почему Зверь так долго бежал, а потом приступил к бою? Напал ли он на Олексу, и Воропай, поняв, что силы неравны, решил бежать? Наверное, так оно и произошло. Прости, брат...

Характерник осторожно положил покойника под дубом, уложил в руки бартку, положил на глаза красный лист.

— Встретимся по ту сторону.

И двинулся к другому мертвому.

Вокруг Бурана застыло большое темное пятно крови; воронки выклевывали глаза и вкуснейшую плоть. Его верный друг, который был рядом все эти годы, никогда не изменявший и не боявшийся... При взгляде на Бурана чувство беспросветного одиночества накрыло Филиппа саваном.

Саквы исчезли: вероятно, кто-то от дороги заметил и решил присвоить. Забрали даже ветошь, оставили только лук со стрелами — их почему-то не трогали, кроме тех, что имели серебряные наконечники, — и чересчур, которые старательно втоптали в землю. Когда люди боялись приближаться к вещам характерника, но те времена прошли...

Лицом скользнул солнечный кролик. В траве Филипп нашел незамеченный мародерами пистолик. Что это, если не знак?

Без голоса в голове было странно, пусто и удивительно спокойно. Никто больше не ставил под сомнение его решение, никто не смеялся над его планами. Филипп достал из грязи черес, тщательно вычистил скобы, застегнул на поясе. Закинул колчан и лук за спину, поправил большую на него одежду, подошел к дубу и сел по другую сторону от Олексы.

Они должны были вдвоем предупредить Орден об Энее и остановить его, вместе узнать судьбу Качура... Но убийство Джинджика перечеркнуло это. Наверное, более чем за сутки Эней совершил все, что планировала для него Тайная стража. Вот и все ничтожное достижение долгих расследований брата Варгана...

Это Филипп должен лежать мертвым. Если бы он покончил с жизнью раньше времени, то Воропай был бы жив и, наверное, перехватил бы разговор Шевалье и Кривденко, и все пошло бы иначе. Но Филипп трусливо скрылся за выдумкой о последней обязанности – вот к чему это привело! Все это на его совести, начиная с тех четырех несчастных, что он загрыз на Островной войне.

Следует разослать последние письма друзьям. Но… Что написать? О том, как он скрывал тайну, за которую давно должны были убить? О том, как притворный умник совершал одну ошибку за другой?

Нет. Пусть они запомнят его другим. В их воспоминаниях он останется лучше, чем был на самом деле.

– Прощайте.

Филипп приложил дуло к виску. Вспомнил цветущее поле, благоухание степи, мамины венки. Вспомнил сожженный дом, ночь серебряной скобы, аркан у дуба Мамая. Вспомнил Майю, летние прогулки, долгие ночи, ее улыбку.

Друзья. Война. Одиночество. Зверь. Победил ли он его на самом деле? Это был очередной обман? Неважно. Теперь – безразлично.

Он нажал крючок.

Выстрел оглушил, правую часть лица и руку разорвало болью. Разве смерть должна быть такой болезненной?

Он вдохнул, хлопнул глазами, шевельнулся и с чувством глубокого разочарования понял, что жив. От выстрела дуло пистолика взорвалось.

— Проклятая продавщица, — прохрипел Филипп и во все горло заорал: — Чтоб тебя, лярва, расправило!

Сероманец поднес к лицу пальцы: почернели от пороха, ногти и фаланги удивительно сохранились. Вис порубило мелкими обломками серебра, а верхний кусок уха оторвало и швырнуло в неизвестном направлении. Невыносимо воняло жженой