Бог безвременья - Жаклин Холланд

– Уверяю тебя, только потому, что еще не представилось такой возможности.

Я не стала с ним спорить, но на следующий день, когда мы с Вано собирали бруснику с куста, я сказала, что вряд ли смогу сделать то, чего хочет Эру.

– Аня милосердная, – сказал Вано с улыбкой, ловко перебирая веточки гибкими пальцами. – Милосердие – самое редкое и ценное сокровище этого мира. Если ты так решила, я с тобой.

Что-то привлекло его внимание. Он прищурился, наклонил голову и вытащил прячущегося под листиком жука.

– Но… – произнес он и поднял насекомое, перебирающее кривыми лапками в воздухе, на солнечный свет, его переливчатая броня заблестела зеленым и черным цветом, – сомневаюсь, будет ли в этом хоть какой-то смысл.

Он изучал жука, как старинное произведение искусства. Я тоже смотрела, пытаясь понять, что он хочет сказать.

– Посмотри на узор на спинке. Треугольник внизу, ромб наверху, а вот эти линии похожи на рога.

– Да, – сказала я в недоумении.

– Как двигаются его лапки: вперед, назад. – Он посадил жука на ветку, где тот застыл в неподвижности. – Я вижу его повсюду.

– Того человека? – спросила я. – Ты тоже его видел?

– Нет, – он покачал головой. – Бога безвременья. Чернобога. Это его символы. Ты не узнала их? Они являются мне десятки раз в день. Он приближается. Я чувствую это.

– Что это значит? Что будет, когда он придет?

– Неизвестно, что именно произойдет, – ответил Вано, задумчиво глядя на жука, который снова медленно и осторожно пополз по ветке. – Это значит, – едва слышно прошептал он, – что-то закончится.

XIV

Через два часа в классе уже полно людей и царит оживленный гомон. Дети с лицами, разрисованными как черепа в традициях Диа де лос муэртос, с бархатцами, вплетенными в волосы или приколотыми к рубашкам, увлеченно рассказывают родителям о празднике и показывают все, что здесь находится. Офренда имеет огромный успех. Пораженные родители смотрят на нее, раскрыв рот, кто-то даже пускает слезу, растрогавшись.

В театральной игровой зоне Софи, набросив на мать и сестру накидки, играет в парикмахера и притворяется, что стрижет их. Снайдеры-старшие расхаживают по нашей художественной галерее в вестибюле и восторженно охают и ахают над рисунками детей.

Я бесцельно перехожу из зала в зал, делая вид, что хочу обойти всех родителей, но на самом деле всеми силами стараюсь этого избежать. Царапина на лице сразу начала заживать, но все равно выглядела ужасно. Я могла бы ничего с нею не делать, и за вечер она бы постепенно срослась и затянулась у всех на виду, но решила, что будет лучше наложить на лицо огромную повязку.

Следовало еще придумать объяснение того, как я поранилась, что было совсем не просто. Родители пришли бы в ужас, узнав, что в этом виновато животное, живущее в школе. К концу праздника мне уже вручили бы петицию за подписью всех взрослых без исключения о полном запрете кошек в здании. Поэтому я состряпала жалкую историю о том, как в шкафу сломалась проволочная вешалка.

Я сумбурно пересказываю ее родителям Аннабель, и они смотрят на меня с таким участием, что мне хочется провалиться прямо на этот месте.

– Давайте я взгляну на ваш порез, – говорит отец Аннабель. – Восемь лет я служил на флоте фельдшером.

Не успеваю я открыть рот, чтобы извиниться и сбежать от них под любым предлогом, как раздается звонок в дверь, и я пользуюсь случаем уйти от разговора. В прихожей, уже взявшись за ручку двери, я замечаю у окна Лео, который смотрит сквозь занавеску на подъездную аллею. Его родители еще не появились.

Я улыбаюсь, чтобы хоть как-то подбодрить его, дергаю за дверную ручку и к своему глубочайшему удивлению обнаруживаю на крыльце представительницу «органов» – женщину в полицейской форме с темными волосами, собранными в хвост, и пистолетом на бедре.

– Вы ко мне? – спрашиваю я с нескрываемым удивлением в голосе.

– Здравствуйте. Это ведь школа? Я не ошиблась адресом?

Я в недоумении моргаю и неуверенно киваю в ответ.

– Извините, меня зовут Саманта Маккормик. Я тетя Одри. Ее родители на неделю уехали из города, так что я приглядываю за Одри и ее сестрой, так сказать, несу дежурство по дому. Я ведь не ошиблась адресом?

– Ой, да, конечно, – запинаюсь я. – Пожалуйста, входите. Извините, ваша форма сбила меня с толку. Я пыталась вспомнить, не проехала ли недавно на красный свет.

– Не извиняйтесь, мэм, я привыкла, – отвечает тетя Одри и проходит в дом.

Это миниатюрная женщина, на голову ниже меня ростом, но голос у нее далеко не тоненький, а сильный, решительный и уверенный. Таким голосом с легкостью можно управлять толпой и регулировать уличное движение.

– Идите прямо по коридору, – говорю я, – мимо не пройдете.

– Спасибо, мэм.

Женщина проходит по коридору, при каждом шаге ее тяжелая амуниция двигается, как тектонические плиты. Мне неприятно, что в школе, в моем доме, находится полицейский. Не то чтобы я скрывала что-то плохое, но и нельзя сказать, что меня совсем не в чем упрекнуть. Вся моя жизнь – ложь, так что, само собой разумеется, в ней должно быть что-то незаконное.

Но, делать нечего, остается только вести себя «естественно». Я закрываю дверь и иду к Лео, который все еще стоит у окна. Я наклоняюсь и смотрю туда же, куда и он.

– Что ты здесь делаешь совсем один?

Он оборачивается, и мне кажется, что он еще бледнее, чем обычно, хотя это сложно представить. Как всегда, у него под глазами желтовато-коричневые круги.

– Кэтрин приедет?

– Конечно, приедет, – отвечаю я, хотя вовсе в этом не уверена. Я закатываю рукав и показываю Лео наручные часы.

– Видишь, вот эта длинная стрелка указывает на эту маленькую черточку? Сейчас семь часов восемнадцать минут. Думаю, не пройдет и пяти минут, как она будет здесь.

Он снова смотрит в окно. Его маленькая неподвижная фигурка, неестественно прямая спина напоминают мне собаку, которая терпеливо ждет возвращения мальчика из школы.

– Как ты себя чувствуешь? Мне показалось, что сегодня ты кашляешь сильнее.

Он поворачивается ко мне, кладет руку на лоб и печально закрывает глаза. Такой взрослый жест странно сочетается с грязными детскими ногтями.

– Не очень хорошо, – отвечает он.

Я кладу руку ему на лоб, но температуры у него нет.

– Знаешь, что должно тебе помочь?

– Что?

– Несколько нифлет, прямиком из духовки, и чашка горячего шоколада. Что скажешь?

Он кивает, но взгляд у него по-прежнему грустный. Штаны ему великоваты и свисают на узеньких бедрах. Я подтягиваю их и встаю.

– Думаю,