Бог безвременья - Жаклин Холланд

Эру прошептал малышке что-то на их с Вано языке. Он поцеловал ее в лоб и осторожно высвободил из пеленки одну крошечную ручку. Он снова поцеловал ее в лицо и в ладошку, потом перевернул руку и поднес ко рту. На мгновение, когда Эру осторожно проткнул кожу зубами, лицо малышки сморщилось. Потом он начал пить.

– Нет, – прошептала я. – Нет.

Я поднялась со стула и принялась ходить из угла в угол, изредка оборачиваясь, чтобы посмотреть, что происходит. Наконец Эру опустил ручку ребенка, тот лежал неподвижно с пепельно-бледным личиком.

Эру встал и вышел из хижины. Я не могла вынести молчания младенца, молчания Пироски и Вано, беззвучно сидящих на своих стульях и внимательно вслушивающихся в наше будущее, и последовала за Эру на улицу, где он принялся ловко раскалывать поленья на тонкие доски.

– Ты только что… ты только что выпил жизнь этого ребенка?

– Да, – сказал он, занес топор вверх и снова опустил его на дерево. – И отдал ей свою.

Он взглянул на меня: таким спокойным и умиротворенным я не видела его никогда. Сейчас он был очень похож на Вано.

– Это обмен, Аня. Ты берешь и отдаешь. Когда ты будешь готова, твое тело поймет, что делать, и сделает это. Твое тело всегда знает, что делать, если только ты можешь перестать слушать доводы разума.

– Но как ты на это решился? Как ты мог сделать выбор за них? Жизнь… навеки.

Вместо ответа он изящно взмахнул топором, и деревянные половинки подпрыгнули, словно в танце.

– Эру, мы с тобой похожи. Я знаю, что ты много страдал. Я тоже страдала. Этот мир обошелся с нами не лучшим образом, и все же нам приходится в нем жить. И нам никак этого не избежать. Ты действительно хочешь для них такой жизни? И они хотят? Правда?

Эру прислонил острие топора к земле и покачал головой.

– Жестоко уморить человека голодом, это ведь плохо, верно? – спросил он, глядя на меня. – Но представь, что этому изголодавшемуся человеку наконец-то попадает в рот еда. Какой она покажется ему на вкус? – Он поднес пальцы ко рту, словно смакуя какой-то неописуемый вкус. – Говорю тебе, Аня, будь это хоть самая пресная из каш, она покажется ему вкуснее любого блюда, которое когда-либо доводилось вкушать евшему вволю королю. И я спрашиваю тебя, в тот момент, когда голодный человек кладет первый кусок на язык и испытывает такое удовольствие от пищи, какое иначе ни за что бы не испытал, плохо или хорошо то, что до этого он чуть не умер от голода?

Он поднял толстый указательный палец, этим жестом напомнив мне моего дедушку.

– Решать самому человеку. И то, как он решит, будет для него истиной.

Он нагнулся, поправил деревянное полено, затем взмахом топора описал плавную дугу. Полено раскололось на две половинки, похожие на двух одинаковых ныряльщиков, которые, стоя спина к спине, одновременно прыгают в воду в две разные стороны.

– Твой разум причиняет тебе страдания, Аня. Ты боишься, что боль, которую тебе пришлось пережить в прошлом, повторится и в будущем. Я испытал много боли, это правда, но теперь…

Он выпрямился. На его глаза навернулись слезы, слабо блестя отраженным светом, как полумесяцы убывающей луны. Он махнул рукой в сторону хижины, в окнах которой мерцал свет свечей.

– Я этот человек. Я долго мучился от безумного голода и вот попробовал этот первый кусочек еды. Меня ничто не связывает с этим миром. Я отдам его весь, не раздумывая, но ты права, Аня, они должны будут решить сами, как и я. Каждый должен решить для себя, является ли этот мир и жизнь в нем добром или злом, благом или проклятием.

Закончив колоть поленья, он подогнал маленькие деревянные дощечки друг к другу.

– Помоги мне, пожалуйста, – попросил он.

В полном замешательстве, не понимая, что и думать, я подошла к нему и опустилась на колени. Он поставил мои руки так, чтобы удерживать доски в нужном положении, потом взял молоток и гвозди и сколотил доски. Так мы вместе с Эру смастерили гробик для его ребенка.

Ночью он его похоронил. Сначала он постелил в гроб мягкое одеяльце. Затем снял с карниза крыши веревку с колокольчиками и, распеленав ножки младенца, обернул ее вокруг лодыжек. Наконец он положил младенца в гроб на одеяльце, прибил сверху последнюю дощечку и при свете убывающей луны опустил гроб в яму, выкопанную им среди деревьев сразу за пастбищем.

Вернувшись в хижину, Эру примостился на кровати рядом с девушкой, Ладой. Вано и Пироска так и сидели на своих стульях, одежда Вано пропотела насквозь, он то и дело вздрагивал, а Пироска пристально смотрела на него, попивая заваренный ею чай. Я легла на тряпичный коврик на земляном полу между ними, накрылась одеялом и заснула.

Я проспала совсем немного и проснулась от звука голоса Вано. Он не спал, а, сидя у огня, тихо разговаривал на своем языке. Эру и девушка спали, Пироска тоже легла. Вано говорил с духом.

– Вано, что происходит? – наконец прошептала я. – Тебе становится только хуже. Ведь девушка, Эру и ребенок тут ни при чем? Происходит еще что-то. Что-то ужасное.

Он повернулся ко мне и, несмотря на выступающий пот и дрожь, улыбнулся.

– Чем хуже, тем лучше, Аня.

Я вздохнула.

– Не понимаю. Это сказал тебе дух?

Если он и услышал упрек в моем голосе, то оставил его без внимания.

– Случится то, что должно случиться. Если так и должно быть, то это хорошо, и было бы глупо желать чего-то другого. Это как роды: сначала больно, а потом становится еще больнее. Неизвестно, умрешь ли ты от них, но ничего не остается, кроме как довериться происходящему. Следуй туда, куда ведет твоя судьба. Иначе нашей судьбе грозит мертворождение, а это конец еще более окончательный, чем сама смерть. Дух – наша повивальная бабка. Он любит нас и преисполнен к нам сострадания. Если мы попросим его о помощи, он возьмет нас за руку и проведет через грядущую боль.

Я опустила голову. Что мне этот дух, грядущее, вера в судьбу – они мало заботили меня.

– Оно убьет тебя, Вано? Ты умрешь?

– Да. Такие, как я, умирают.

– Что, если… что, если я сделаю то, что сделал Эру… что, если я сделаю тебя таким, как мы?

Вано посмотрел на меня, и мне впервые показалось, что он понимает мои чувства к нему и, возможно, испытывает такие же в ответ. В его глазах промелькнула такая нежность, какую