Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

били? Нельзя про них говорить! Они — враги! Святой Крест отринули, младенцев колют иглами и крючьями рвут! — зло отозвался тот второй. Повторив слова архиепископа Адальберта с недавней проповеди.

— Зато у них жрут досыта все, и ходят в чистом, — уныло отлаялся первый. Без надежды.

Со скрежетом стали отворяться высокие стрельчатые врата собора. И раздался визг, но не от них.

Меж створок показалась странная лента, похожая на витой шнур от колокола. И лишь находившиеся ближе сразу поняли, что это был не он. А стоявший в первых рядах торговец мясом вцепился зубами в могучий кулак, поросший рыжим во́лосом. Он сразу понял, что это натягивалось между расходившимися створками. И скользнул профессиональным взглядом в обе стороны. И повалился на колени, утянув за собой здоровую конопатую бабу, жену. Которая тоже профессионально имела дело с мясом, не боялась крови. Но тоже перевела глаза. И завизжала забиваемой свиньёй, на которую по мнению большинства горожан была очень похожа.

На высоте трех человеческих ростов, почти под самым верхом каждой из половин врат, висели прибитыми два куска мяса. Но на говядине или свинине не откуда было взяться удобным кожаным сапогам, по одному на каждом куске. И тем более — одеянию пробста, настоятеля кафедрального собора Гамбурга, отца Либентия. Ближайшего сподвижника архиепископа, ратовавшего за то, чтобы Магнус Саксонский, военачальник, сын герцога Ордульфа, правителя здешних земель, отбил у богомерзких дикарей-язычников бухту Эккерн и Шлезвиг. Лично наставлявшего тайных воинов, что отправлялись на север травить колодцы и поджигать амбары с зерном. Обрекая ничтожных вагров, руян, датчан и прочих мерзавцев на голодную смерть. Вместе с их жёнами и детьми.

Лента, которая оказалась кишками, тянувшимися от одного куска к другому, лопнула, обрызгав первые ряды содержимым. На одной из открытых воротин красовался знак великого князя русов. На второй — огромный след волчьей лапы. Паства с воем повалила прочь с площади, и на этот раз работяги и бедняки бежали гораздо быстрее, чем плелись сюда.

Удо, граф Штаденский, жаловался наместнику Бремена, Бруно фон Арнебургу:

— Послал верных людей к родственнице, жене князя Черниговского, Оде. Ордульф выдал золота. Хотел, как и раньше, получать от неё известия, которых давно не было. Мерзавка прислала письмо, где прокляла и герцога, и меня, и самого́ императора! Сказала, что мы верим во Христа и Пресвятую Деву Марию как-то не так, не правильно, и славим их обманно. Совсем выжила из ума там, дурная баба!

— А деньги? — уточнил Бруно, поморщившись. От разговоров про Русь и всём, что с ней связано, у него давно делалась изжога. И маялся ей он почти беспрестанно. Говорить, о чём ни начни, приходилось о чёрном колдуне Всеславе и его происках.

— Деньги себе оставила, проклятая дрянь! — излишне быстро и уверенно, со слишком честным лицом и исполненным праведным возмущением лицом воскликнул Удо.

Золото, до последней монеты, вернулось обратно. В голове того самого гонца, что отправился на Русь. О том, где осталось его бренное тело, голова предсказуемо не сообщила. Но золото граф пересчитал дважды, не смутившись и не испугавшись ни запаха, ни возможного проклятия ужасного Чародея, ни жуткой гримасы ужаса и му́ки на лице той головы. Что стала футляром для возвращённой взятки. О том, что Ода сама доложила мужу и воеводе, что с ней ищет встречи тайный посланник с родных краёв, он не знал. Как и о том, что с тем посланцем, как и со многими другими, князь-оборотень разговаривал лично. И был последним, кого они видели в жизни. И поэтому знал слишком много о планах и замыслах Генриха и его ближних людей.

— Фриц! Принеси ещё их бесовского пойла! — проорал граф слуге.

Тот вошёл и с почтительным поклоном разлил по кубкам, богатым, золотым, душистый напиток, попадавший на торг очень редко и стоивший баснословных денег. За одну, как их называли, «флягу», можно было купить почти стадо коро́в.

— И подвинь ближе вон то желтое блюдо, свинья! — рявкнул Удо.

Фридрих подчинился, снова поклонившись. Он знал, что блюдо красное, а не жёлтое, каким виделось графу и наместнику. Он вторую неделю подливал им в еду и питьё капли, пахшие ландышем. Те, кто передал их, предупредили, что через некоторое время хозяин начнёт путать цвета́. О свойствах ландыша и наперстнянки в этом времени знали немногие. Всеслав, Буривой и Ставр знали.

— За великую империю! — гавкнули хором Бруно и Удо, выпивая настойку. В которой вместо зверобоя, калгана, зубровки или других тайных ингредиентов были в основном ядовитые.

Слуга выпрямился, разгибая с трудом спину. По которой он так часто получал палкой от графа, что и считать давно перестал. Посмотрел на трясшихся в судорогах двух видных политических и общественных деятелей Бремена. Переставил подсвечник так, чтобы пламени через некоторое время стало легче перескочить на драгоценный гобелен. И ушёл, прикрыв плотно двери. На одном из причалов в русле Везера на торговом кнорре под фризскими знамёнами его ждала жена, сын и дочь с семьями. Решение оставить родной дом и родной город далось им нелегко. Но родня Марты, жены, жившая на севере империи, рассказывала дивные и невероятные истории про то, что теперь там творилось. То, что Шлезвиг теперь назывался другим именем, не пугало. Везде живут люди, где-то лучше, где-то хуже. Там — лучше.

Граф Бернхард фон Раценбург, успешный полководец и военачальник, верный слуга императора Генриха, хмуро смотрел на русло реки Тра́ве, по которому поднимались от залива драккары руян. Страха в прошедшем многие битвы воине не было. Тем более, что с севера возвратились войска, что были направлены туда волей Герниха и им самИм, чтобы наказать обнаглевших вагров и датчан. После того, как тот князь русов чёрным колдовством захватил Шлезвиг, здешние дикари совсем страх потеряли! Уходили выше, к бухте Шлей, целыми деревнями, забирая подчистую всё: свои нехитрые пожитки, зерно, даже сено! Отряды, ходившие по их следам, повеселились в тех краях вдоволь, кровь лилась рекой, горели редкие поля несжатого хлеба, стога сена. Не хотят отдать добром — и сами́м ничего не достанется!

Бернхард, напрягая глаза, смотрел за тем, как хищные корабли выстраивались в шеренгу, носа́ми к крепости. Но до них было слишком далеко даже для редких у саксов-защитников арбалетов. Да и стрелки́ вряд ли попали бы даже в такие крупные цели, подойди они чуть ближе. Вой. Леденящий кровь волчий вой, что звучал тут третью ночь кряду, вымотал всех. Не спавшие толком воины спасались брагой и пивом, но и их запасы подходили к концу. Что там задумали эти