Воин-Врач VII - Олег Дмитриев

вражескую тогда территорию за зипунами. Они щедро поделились и этим опытом. И вместо Бремена посылка ушла на Руян, а оттуда в Полоцк. Огорчив тем самым архиепископа, и без того пребывавшего в расстроенных чувствах, едва ли не до инсульта. Точный диагноз поставить было затруднительно и вряд ли имело смысл, но, как говорили, перекосило святейшего знатно, без слёз не взглянешь.

Осень вступала, как напишет, вероятно, в возможном будущем классик, в свои права. Всё чаще тянуло по утрам дымком печных труб, тем самым живым, людским, русским духом, какой бывает так непередаваемо приятно учуять после долгой прогулки по осеннему или уже зимнему лесу. Особенно если заблудишься чуть, покружишь в ельничке, удивляясь, как это умудрился в двух шагах от тропинки её потерять из виду.

У меня пару раз бывало такое, помню. Один раз вышел на сигнал машины. Жена устала ждать, пока я соберу все грибы, и пару раз нажала на клаксон. Мобильных телефонов у нас тогда ещё не появилось, а шума проезжавших по гравийке машин я в лесу почему-то не слышал. Второй раз мы были с ней вместе. Часа три кружили, выходя на одну и ту же старую ёлку с обломанной вершиной. Начинало темнеть, жена волновалась, хоть и не подавала виду. Я предложил, больше в шутку, сделать так, как учила меня давным-давно мама: натянуть куртку, вывернув наизнанку, задом наперёд. Она говорила тогда, тоже, кажется, в шутку, что лешак посмеётся над убогим, да и отпустит. Через минут десять вышли к полю за деревней. Но куртки сняли и вывернули обратно, только когда уже дома́ увидели. Тогда ранняя осень была, теплее ещё, светало раньше, темнело позже.

Думал я об этом, сидя снова на крыше княжьего терема. На этот раз — на самом коньке, откуда вид открывался на весь Полоцк, который, если со Всеславовой памятью прежней сравнивать, разросся уже больше, чем впятеро.

С севера, с Поло́ты, доносились мерные удары. Те франкские мастера, что научили наших класть «каталонские горны», почтенных прадедушек мартенов и доменных печей, поделились и секретом водяного молота. Теперь ку́зни работали круглосуточно, вода не уставала поднимать и опускать здоровенные железяки.

Пилораму, которая из нового, сваренного Свеном, железа получила зубастые полотна, которые, кажется, вовсе не тупились по сравнению с первыми плохонькими образцами, «заводили» только на свету́. Не от того, что визг пил мешал спать — ни огромных дисков фрезы, ни электричества в нужных объёмах, ни бензина-солярки, как и двигателей для них, у нас пока не было. Но при работе впотьмах, как учила леденящая душу техника безопасности, катастрофически рос травматизм на производстве. И если дисковые пи́лы моего времени отмахивали с одинаковой лёгкостью пальцы, ру́ки и но́ги, вжик — и нету, то эти больше рвали и жевали. Одного бедолагу примчали под колокольный набат на «скорой неотложной» лошади. Белый от боли, мокрый от пота, он вынул из-за пазухи ладонь. Правую. Левой. Культя на уровне правого локтя, обмотанная тряпкой, хорошо хоть чистой, того и гляди должна была начать капать красным на пол, несмотря на то, что накручено там было прилично.

— Батюшка-князь, окажи милость, пришей! — как портного, но очень вежливо попросил раненый. И протянул мне обе руки, по-прежнему держа одну, отгрызенную пилой, в другой.

Мы с ребятами-ассистентами и Лесей бились бы с ним долго, сшивая ткани поочерёдно. Если бы руку отрезала циркулярка. А так — парни почистили рану от остатков локтевой и лучевой костей и собрали аккуратную культю, я почти и не подсказывал. Нельзя приживить кусок ладони, пусть и довольно большой, к плечевой кости. Как говорил один профессор из Академии имени Кирова: «нет, можно и хрен на лоб пришить. Но зачем?».

А в лазарете трудились и учились почти два десятка средневековых хирургов. И это словосочетание уже не вызвало, как раньше, ужаса или нервного смеха. Основные функциональные инструменты у нас были и работали точно так же, как в моём времени. Шёлк и «чудо-нить» кетгут не переводились. У Леси появилось две девчонки-ученицы, одна боярская дочь, а вторая — какая-то родня Буривоя. Бывшая Туровская сирота сперва для знакомства оттаскала их за косы, когда те вздумали сначала знатностью мериться, а после звонкостью голосов. А потом погнала со двора. Грубо, по-мужски, по-взрослому. И лишь после объяснила онемевшим девчонкам, что в лазарете всем плевать, как далеко от собора стоит твой дом, и как близко ко князю стоял твой прадед на каком-то великом прошлом сражении. Ты или поможешь болящему — или дерьмо на палке. А нам тут дерьма не надо, у нас стерильно тут! Ну, почти. С тех пор девчата ходили за ней, как утята за мамой-уткой, и без разрешения ртов не разевали.

Среди студентов были и монахи, и ученики-послушники волхвов, и нетопыри, и даже пара мясников. И у них, кстати, вполне себе неплохо выходило, если успевали вспомнить, что отрезанное не всегда можно было швырять на пол. А Гнатовы были все инвалиды, на протезах. Служба ратная для них закончилась, а желание служить верой и правдой князю-батюшке да люду русскому осталось. Вот и учились врачевать раны после того как выучились их наносить.

Глеб договорился со шведами и корелами, и до зимы и вправду успели они разок расторговаться. Довольны остались все. И лопари-саамы-лапландцы, прикупившие хороших ножей и топоров, а главное — соли, да втрое больше, чем хотели. Потому что наша и вправду была дешевле той, что возили им жулики-новгородцы. Радовались и Хагеновы ребята, что за простой рейс вдоль берега и сопровождение части лодий до Нарвы получили достойную плату. И наши, потому что набрали всего и много, как княжич Глеб Всеславьевич любил. Даже лямщики-бурлаки, и те веселились. Потому что на этот раз никто Шишками мериться не пробовал, а сразу встретили вежливо, помогли перекидать грузы на телеги, да и впряглись, затянув свою «Дубинушку». Наши помогали. И рассчитались честь по чести, без обмана. Потому что княжич часто говорил: не мешай честным людям зарабатывать, тогда и они тебе мешать не станут.

Ромка ещё разок прогулялся по Волге-матушке, которую понемногу начинали привыкать звать именно так. Он и привёз, помимо оговоренной в прошлый раз дани, дурные известия.

Как говорили его верные люди, бывшие заодно и Гнатовыми верными людьми, откомандированными в подчинение великому княжичу, булгарам не жилось спокойно. Тот самый Гасан, который хан-эмир-балтавар, в силу извечной восточной тонкости или природной подлости нутра́ решил внести в уговор незапланированные нашей стороной коррективы. И погнал по стойбищам и селениям