По прозвищу «Сокол». Том 3 - Алекс Рок

Знала ли она об этом разговоре? Как минимум догадывалась, что кто-то из моего начальства стучит на неё, ведь подобный разговор с Максимом состоялся ещё вчера.

Она ждала упрёков. Грязных, недобрых, справедливых впрочем-то слов. Что я её кормлю, пою, даю крышу над головой, а в ответ – чёрная неблагодарность. Позорит меня перед остальными.

Может, где-то в глубине души мне и хотелось излить скопившуюся злость в такой форме, но в дело вмешивалось воображение. Не жалея красок, рисовало меня в образе мегеры. Становилось смешно и глупо.

Безусловная любовь.

Дайте ей почувствовать, что она вам нужна несмотря на заслуги, ведь столкнувшись с трудностями, будучи душевно раненой она ищет в ближних защиты.

Просит её таким странным образом. В конце концов, несмотря на возраст в паспорте, она по-прежнему всего лишь ребёнок…

Ребёнок, ага. Как за бутылку хвататься, так это она первая, как с мальчиками целоваться в белье, так…

Стало стыдно за последние мысли. Как будто именно так, как получилось, она и планировала. Хотела же совершенно по-другому!

Сарказм выполз из своей норы, чтобы восторженно хмыкнуть: – Здесь, на диване, не один рёбенок.

Два.

Оба молчали, боясь начать разговор. В конце концов смелость победила в юности, и она открыла глаза.

Я боялся, что разговор сорвётся, попросту не случится. Она скажет холодное «привет», зевнёт и отправится прогонять сонливость прохладным душем и кофе.

Глянул на блистер таблеток обезболивающего, похмелье забирало ясность мыслей, гадя взамен головной болью. Три таблетки, это она за раз? Недолго так и печень посадить…

Она же поправила мятую причёску, с трудом разлепив глаза, посмотрела на меня. Всё ещё ждала ругани, словно не представляла себе эту ситуацию иной. Я чуял её горячее, почти лихорадочное дыхание на себе, а ещё витающую в воздухе нерешительность.

– Всё в порядке, пап.

– Это утверждение? Или вопрос?

Она поморщилась, кажется, таблетки ей не помогли. Оно и понятно, молодо-зелено, куда ей до наших упражнений с хмельным перед армией?

Я встал и подал ей руку, помогая подняться.

– Пойдём-ка на кухню, красавица.

Она побрела, словно на казнь. Глянуть на неё, так за кремовой дверью с непрозрачным стеклом её вместо кастрюль со сковородками ждали как минимум гильотина и петля.

Я усадил её на табурет, она сложила руки на столе и тут же утонула в них лицом. Заранее собралась тихо плакать?

Мне не нужны были слова. Поставил чайник, отсчитал до десяти. Ауру страха, исходящую от девчонки, можно было резать на куски. Да неужто я такой зверь в её глазах?! Не ожидал о себе такого мнения…

Растворил пакет антипохмелина в чашке горячей воды, сыпанул половину чайной ложки да размешал. Выудил из тайника початую бутыль коньяка. Из неё пахнуло клопами так, что почуяла даже Оксанка, но поднять на меня взгляд побоялась. Полрюмки ей хватит с лихвой.

– Вот, выпей. Полегчает.

Она подняла голову, а потом посмотрела на меня с недоумением. Я порушил всё, что она успела себе надумать. На чашку с оставленной в ней ложкой смотрела так, словно я задумал её отравить. Не обращая на это внимание, распахнул холодильник. Там, где прежде всегда готов был ужин, теперь зияла пустота, сиротливо стояли сложенные друг на дружку опустевшие судки.

Плевать, масло-то у нас наверняка есть. А ещё колбаса и сыр. Хлеб позавчерашний, успел зачерстветь даже в хлебнице. Пихнул его в микроволновку, система умного дома распознала вложенную подачку и выставила идеальный режим подогрева.

Она голодно сглотнула. Смотрела на сотворённый мной бутерброд, как на чудо. Осторожно, боясь обжечься, сделала пару глотков. Зажмурилась и поперхнулась, лишь чудом не расплескав всю чашку на себя.

– Что это за гадость?

– Помогает от того, что у тебя сейчас. Противно, знаю, но пей. Станет легче.

В глубине её глаз сверкнула искра недоверия, но подчинилась. Я сел напротив неё и вздохнул. Вроде надо было что-то сказать, но я не знал что. Вот уж не думал, что в тридцать пять ветер перемен притащит на облезлом хвосте подростковые проблемы.

– Ты странный, – сказала она.

– Да?

– Угу. Мама… – она вновь поморщилась, как от неприятного воспоминания, – спустила бы с меня три шкуры, а не стала поить…

Теперь ей на глаза попалась рюмка с коньяком. На красивой мордашке нарисовалось отвращение, а я поставил перед ней спиртное с той же просьбой.

– Пей.

Облегчение явилось к ней уже на третьей минуте. Бледность щёк умчалась прочь, уступив место здоровому румянцу. Совесть, приглушённая алкоголем, разинула пасть. Вот уж она попирует!

Ничего, обойдётся.

– Ты не виновата.

– Да? – настала её очередь играть в односложные ответы.

Я попытался найти слова оправдания: ей себе, всему миру разом, а на язык ложилась сплошная бесформенная чушь. «Все будет хорошо» и «скоро всё наладится» редко когда помогают прогнать всю ту свору тревог, что уже кружила над Оксанкой. Нужно было что-то иное, полное уверенности.

– Да. Не виновата. Знаешь, мы все бегаем от худшего к ужасному. Потом оглядываемся и думаем, что могли бы сделать иначе. Лучше, краше, надёжней. Что вот если бы знали, где упасть – обязательно бы приволокли тюк соломы, да потолще. Но ведь ни у кого не получается – сделать краше, лучше, надёжней. Делаем как делаем…

– …И будь что будет?

Я похолодел, прищурился. Оксанка закусила нижнюю губу и пожала плечами, устало расправила волосы. Объяснилась.

– Бабушка Тоня так говорила. Ну, всё то время, что я у неё жила. Знаешь, вы с ней очень даже похожи, пап.

Я чуть не поперхнулся односложным «да?». Девчонка продолжила, почему-то отвернувшись и глядя в окно. Будто за толщей стекла, в ночной мгле притаилась надежда на светлое будущее.

– У неё такой же своеобразный взгляд на жизнь. Что не стоит оглядываться, а шагать только вперёд: потому что иначе можно до конца жизни топтаться на месте.

– Это когда она тебе такое сказала? – попытался вспомнить все свои прежние встречи с тёткой. В одном Оксана права – так говорить умела только она. И когда я был мальчишкой, она умудрялась выудить из закромов собственной заботы немного нежности почти для чужого, впрочем-то, ей мальчишки…

– Когда я спрашивала, стоит ли ехать к тебе сюда. Ну, знаешь – сомневалась. Не каждый день ведь срывалась вот так с места, чтобы нырнуть в неизвестное. Тогда ещё подумывала: а может… может вернуться? Сделать вид, что ничего не случилось? Мать будет ехидничать, высыпет на голову с десяток непрощёных обид, но любую мерзость можно перетерпеть. Или сделать вид, что перетерпела…

Захотелось её обнять: сидя здесь, передо мной,