Собиратель воды - Игорь Зыгин

этот взгляд: "Ты — промежуточное состояние материи", — он изобразил отстранённое выражение лица Мансура, и даже Тахир фыркнул от смеха. — Я чувствую себя подопытным куском глины, когда он на меня смотрит.

Саид потёр ногу и поморщился.

— А потом говорит: "Свобода". А у меня сапог трёт пятый день, и свобода уходит с кровью через пятку.

— Не хочешь попросить новые сапоги? — спросила Рима.

— У Лейлы? — Саид закатил глаза. — Она, конечно, прекрасная женщина, но каждый раз, когда я подхожу к ней с просьбой, она смотрит в эту свою книжечку, где всё "распределено рационально".

Он изобразил строгий взгляд и скрипучий голос:

— "Саид, ваши сапоги рассчитаны на восемнадцать месяцев износа при среднеинтенсивном использовании в условиях пустыни". Будто я не ходил в них по камням и песку, а носил для красоты на городской площади.

Тахир, до сих пор молчавший, неожиданно подал голос:

— Он не плохой. Просто… не всегда помнит, что мы не формулы. Мы — каша. С болью, любовью, сны нам снятся. Боги? Может, нет их. Но когда жену хоронил — молился. Не знал кому. Просто шептал вверх.

Его негромкие слова словно уплотнили тишину. Пламя костра потрескивало, языки огня танцевали, оставляя оранжевые следы на сетчатке. Звёзды смотрели сверху, как безмолвные свидетели.

— Может, боги — это не те, кто смотрят с неба, — мягко произнесла Рима после долгого молчания. — А те, о ком мы вспоминаем, когда никто не смотрит.

Ханна улыбнулась, не поднимая глаз от работы.

— Мой сын спросил, будут ли в новом месте храмы. Я сказала — нет. А он сказал: "Тогда я сам построю. Для дождика".

Её улыбка была кривой, с оттенком боли.

— Говорит, дождику нужно где-то спать.

Саид начал разливать похлёбку по металлическим кружкам. Она пахла специями и теплом — не городской кухней, но чем-то уютным, домашним даже здесь, на краю пустыни.

— Тогда за дождики, — сказал он, поднимая свою кружку. — И за тех, кто в них верит. И пусть наши боги, даже если мы их придумали… хотя бы были добрыми.

Все выпили, каждый глядя в свою точку бесконечности. Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня и далёким звуком ветра, блуждающего между палаток геометрически совершенного лагеря.

— Мне кажется, они просто ушли, потому что мы стали скучными, — вдруг прошептал Тахир так тихо, что его едва можно было расслышать.

Саид моргнул, глядя на него:

— Кто? Боги?

Тахир кивнул:

— Помнишь старые истории? О том, как боги спускались к людям, говорили с ними? Как появлялись у костров странников и в домах бедняков? Как испытывали людей, задавали загадки, вмешивались в судьбы?

Он провёл рукой по сухому, потрескавшемуся лицу.

— А теперь что? Вода из труб, еда из повозок, дома строятся по чертежам. Мы сделали мир простым, как схема трубопровода. Расчертили его, как эти ровные ряды палаток. Зачем богам приходить к тем, кто перестал удивляться?

Ханна тихо рассмеялась:

— Мой сын был бы с тобой согласен. Вчера он закопал свою любимую игрушку в песок. Сказал, что делает жертву дождику. Я спросила зачем, он сказал: "Потому что дождику скучно. Все только просят и просят".

Рима подняла глаза к звёздам, сверкающим холодным светом.

— Знаете, что самое странное? — сказала она медленно. — Иногда я слышу, как Мансур молится.

Все повернулись к ней.

— Молится? — переспросил Саид с недоверием. — Наш великий рационалист? Ниспровергатель всех суеверий?

Рима кивнула:

— Посреди ночи, когда думает, что все спят. Не к богам, нет… К числам. К законам природы. К звёздам. Но это молитва — я слишком долго учила детей распознавать её интонации, чтобы ошибиться.

Ханна нахмурилась:

— Что значит "молиться числам"?

— Он говорит с ними, как с живыми существами, — пояснила Рима. — "Покажите мне узор", "откройте порядок", "дайте увидеть решение". Иногда он звучит таким… отчаянным. Будто человек, зовущий любимую, которая ушла и не оборачивается.

Саид хмыкнул, но не стал комментировать. Вместо этого он потянулся за палкой и помешал угли в костре.

— Я скучаю по рынку, — сказал он неожиданно. — По суете, по запахам, по ругани торговцев и смеху детей. По хаосу. Здесь всё слишком… правильное.

— Слишком похоже на чертёж, — кивнул Тахир. — Линия к линии, угол к углу.

— Но безопасное, — тихо заметила Ханна. — После того как Кафр-Зулам… После того, что мы видели…

Она не закончила, но все знали, о чём она. О хаосе последних дней в городе, когда воды почти не осталось, когда храм был разрушен, а улицы наполнились голодными, отчаянными людьми. О насилии, о смертях, о том, как рушился привычный мир.

— Безопасное — да, — согласился Саид. — Но знаете, что я понял? В этой "свободе" от богов есть странная ирония. Мы поменяли одних господ на других. Раньше мы зависели от воли жрецов, от их толкований, от их ритуалов… А теперь?

Он обвёл рукой лагерь, геометрически выстроенный, подчинённый чертежам и расчётам.

— Теперь мы зависим от расчётов Мансура, от его толкований, от его "рациональных" решений. Мы всё так же пьём воду, которую нам выделяют сверху, по графику. Только теперь не с молитвой, а с формулой.

Рима кивнула:

— Иногда я думаю: что, если все наши споры о богах — это просто споры о словах? Мансур называет силу, движущую миром, "законами природы". Жрецы называли её "волей Аль-Мазина". Но ведь ни те, ни другие не видели её своими глазами. Просто… разные слова для одного и того же?

— Разница в том, что законы не меняются, — возразил Тахир. — А боги могут передумать. Могут смилостивиться. Могут наказать.

— Ты уверен? — Рима посмотрела на него. — Посмотри на пустыню. Она тоже меняется. Источники иссякают. Оазисы высыхают. Дожди приходят и уходят. Кто сказал, что законы природы так уж неизменны?

Саид тихо рассмеялся:

— Знаете, я однажды продал набор медных пластин двум людям одновременно. Один видел в узорах лицо Аль-Харида, и купил их для храма. Другой видел в тех же узорах карту звёздного неба, и купил их для обсерватории.

Он подмигнул:

— В конце дня у меня были деньги, а у них обоих — одни и те же пластины. И каждый был счастлив. Может, истина не в том, что нарисовано, а в том, как мы на это смотрим?

Ханна закончила штопать и аккуратно сложила рубашку.

— Когда сынишка болел в прошлом месяце, — сказала она тихо, — я не молилась. Я давала ему лекарство, которое сделал аптекарь по рецептам Мансура. Правильно отмеряла дозы, по времени, как было велено.

Её пальцы ласково гладили зашитую ткань.

— А ночью, когда никто не видел, я всё равно шептала старую материнскую молитву. Ту, что