Собиратель воды - Игорь Зыгин

шептала моя мать, и её мать до неё. Не потому, что не верила лекарству. А потому что… — она замялась, подыскивая слова, — потому что лекарство лечило его тело. А молитва лечила моё сердце.

Рима положила руку на плечо молодой женщины:

— И что важнее?

Ханна подняла глаза, в которых отражалось пламя:

— Оба. Если выбирать между лекарством и молитвой — ребёнок получит лекарство. Но если можно дать и то, и другое… зачем выбирать?

Тахир кивнул, глядя в огонь:

— Может, в этом и дело. Мансур говорит: "Или-или". Или разум, или вера. Или наука, или легенды. А может быть… "и-и"?

Саид потёр подбородок:

— Не думаю, что он согласится. Для него нет полутонов. Только чёрное и белое. Истина и ложь.

— Все великие рано или поздно сталкиваются с парадоксом, — заметила Рима философски. — Когда истина, в которой они были так уверены, оказывается лишь частью более сложной картины.

Они замолчали, прислушиваясь к ночным звукам. Где-то вдалеке верблюд издал протяжный, почти человеческий стон. Ветер шелестел песком у самой земли, создавая странную музыку, словно кто-то перебирал тысячи крошечных струн.

— Сколько воды осталось в цистернах? — вдруг спросил Тахир, меняя тему.

Саид бросил взгляд в сторону массивных контейнеров, стоящих в центре лагеря.

— Дней на пять, не больше. Потом будем искать новый источник.

— И снова всё выкачаем, — вздохнула Ханна. — И пойдём дальше.

— А что, если однажды источник не найдётся? — голос Римы прозвучал неожиданно резко. — Что, если Мансур ошибётся в расчётах? Если его карты окажутся неточными?

Никто не ответил. Все знали, что в пустыне такая ошибка означает смерть. Медленную, мучительную смерть от жажды под безжалостным солнцем.

— Помните тех кочевников, которых мы встретили сегодня? — спросил Тахир. — С компасом, который указывает на воду?

— Дикари, — фыркнул Саид. — С их примитивными верованиями и странными обычаями.

— А они выжили, — заметила Рима. — Без карт, без расчётов, без рациональной системы распределения. Просто следуя инстинктам и опыту предков.

— И грабя караваны, — добавил Саид. — Не забывай об этом.

— Не все способы выживания равноценны, — кивнула Рима. — Но иногда я думаю: действительно ли наш путь настолько отличается от их? Мы берём воду, не оставляя ничего взамен. Называем это рациональным использованием ресурсов. Они берут товары у караванов, не оставляя ничего взамен. Называют это необходимостью выживания. Где разница?

— В методе, — возразил Саид. — Они используют насилие.

— А мы? — Рима пристально посмотрела на него. — Что будет, если кто-то встанет между нами и источником воды? Если придётся выбирать между их жизнью и нашей? Ты думаешь, Мансур отступит?

Саид не ответил. Он помешал остатки похлёбки в котелке, словно там можно было найти ответ.

— Я видела, как он смотрел на их компас, — тихо сказала Ханна. — С таким… голодом в глазах. Не на людей — на инструмент. Будто тот был дороже любого человека.

— Потому что для него это так и есть, — Тахир произнёс эти слова без осуждения, просто констатируя факт. — Компас может спасти сотни. Один человек — только себя.

— Если смотреть так… — начал Саид.

— То мы все становимся цифрами, — закончила за него Рима. — Единицами полезности. Ресурсами. Как вода в бурдюках, которую можно пересчитать и распределить.

— Но мы не цифры, — прошептала Ханна, глядя на огонь. — Я не хочу, чтобы мой сын вырос, думая, что он — просто сумма функций. Что его ценность измеряется только тем, насколько он полезен сообществу.

— Разве не этому учили жрецы? — спросил Саид. — "Служи богам, и будешь вознаграждён".

— Нет, — Рима покачала головой. — Они говорили: "Ты ценен, потому что боги любят тебя. Даже когда ты бесполезен, даже когда ты грешен — ты остаёшься их дитя".

Она вздохнула:

— В этом была красота старой веры, при всех её недостатках. Безусловная ценность каждой души. Без этого… мы просто механизмы. Части большой машины.

— Именно так, — кивнул Тахир. — Для Мансура мы устройства. Эффективные или не очень. Полезные или подлежащие замене.

Ханна вдруг тихо рассмеялась:

— Знаете, что сказал мой сын, когда увидел первый раз, как Мансур говорит своими длинными, умными словами? Он спросил: "Мама, почему этот дядя так боится, что кто-то его перебьёт?"

Все посмотрели на неё.

— Я не поняла сначала, — продолжала она. — А потом осознала: он видит то, чего не видим мы, взрослые. Мансур говорит быстро, уверенно, непрерывно… потому что боится паузы. Боится момента, когда в разговоре возникнет тишина, и кто-то задаст неудобный вопрос.

Саид кивнул:

— Умные люди часто боятся простых вопросов больше, чем сложных. На сложные у них всегда есть заготовленный ответ. А простые… простые обнажают суть.

— Какой вопрос ты бы задал ему, если бы мог? — спросил Тахир.

Саид задумался.

— "Чего ты боишься?" — наконец сказал он. — Именно этого. Прямо и просто.

— Он ответил бы, что не боится ничего, — возразила Рима. — Что страх — это эмоция, не основанная на рациональном анализе.

— И именно поэтому я бы понял, что он лжёт, — улыбнулся Саид. — Человек, который не боится ничего — не человек. Это механизм.

Рима посмотрела в сторону палатки Мансура, темневшей в отдалении.

— Я думаю, он боится ошибиться, — сказала она задумчиво. — Боится, что всё его рациональное мировоззрение, все расчёты и планы однажды разобьются о что-то непредвиденное. О какой-нибудь простой, человеческий фактор, который он не учёл.

— Или о пустыню, — добавил Тахир. — Она не любит тех, кто думает, что всё понял.

Ханна зевнула, прикрывая рот ладонью.

— Мне пора к сыну, — сказала она, поднимаясь и отряхивая одежду от песка. — Спасибо за компанию. И за похлёбку, Саид. Она была… почти как дома.

Она ушла, тихо ступая по песку между идеально ровными рядами палаток. Остальные тоже начали собираться — ночь уже перевалила за середину, а завтра предстоял ранний подъём и новый переход.

— Знаете, — сказал Саид, туша костёр, — мне кажется, боги не ушли совсем. Они просто стали другими. Раньше их звали Аль-Мазин и Аль-Харид. Теперь — Прогресс и Рациональность. Но храмы мы строим им так же усердно.

Он показал на аккуратные ряды палаток, на чёткий геометрический порядок лагеря.

— И так же приносим жертвы, — добавил Тахир, поднимаясь и потягиваясь. — Только теперь на алтарь кладём не цветы и фрукты, а сомнения, вопросы, мечты… Всё, что не вписывается в систему.

Рима последний раз взглянула на звёзды:

— А ведь пустыне всё равно, как мы называем силы, управляющие миром. Она была до богов и будет после. Она смотрит на нас, как мы смотрим на муравьёв, строящих свои муравейники в песке — с любопытством, но без особого участия.

Огонь погас, оставив лишь тлеющие угли. Тьма сомкнулась вокруг, нарушаемая лишь светом звёзд —