Эволюционер из трущоб. Том 16 - Антон Панарин

— Нейро… лингвистическое… программирование… Ага, понятно. Паттерны поведения это… Подстройка по позе, движениям, ценностям, тембру и скорости речи… Если собеседник смотрит в верхний левый угол, это значит… — бубню я себе под нос, а после слышу звук, от которого волосы встают дыбом.

Выключив фонарик, я закрываю книжку и прячусь под одеялом. Громогласные шаги приближаются к моей комнате, а после дверь резко распахивается. В комнату входит отец. Красивый, подтянутый, суровый. На нём военная форма, на лице уродливый шрам от уха до шеи. Он сдёргивает одеяло и рывком поднимает меня с кровати.

— Опять читал свою чушь? Где книга⁈ — рявкнул он командным голосом.

— Я… Я ничего не… — начал было я оправдываться, но тут же получил такую пощёчину, что перед глазами поплыло.

— Хватит мямлить. Где чёртова книга? — с угрозой в голосе проговорил отец.

Я не ответил. Лишь с вызовом посмотрел отцу в глаза. Впрочем, ответ ему был и не нужен. Он сделал пару шагов и нашел книжку по психологии у меня под кроватью. Мощные руки смяли её, словно она была сделана из пуха, а после разорвали пополам.

— Нет! Отец! Я хочу выучиться на психолога! Буду помогать таким, как ты и… — выкрикнул я, так как только что лишился самого дорогого, что у меня было в жизни. Шанса на светлое будущее.

— Таким, как я? Со мной всё впорядке! Я из гордого рода Костровых. Все мои предки были военными, и все мои сыновья, внуки и правнуки будут военными. И ты тоже, — прорычал отец, тыча указательным пальцем мне в лицо.

— Но… Но я не хочу… — попытался возразить я.

— Пффф. Не хочет он. Кого волнуют твои желания? Это твой долг перед родом. Отучишься в военной Академии и пойдёшь лить кровь во славу Империи, точно так же, как это делали твои предки.

— Нет. Я… Я стану психологом и вылечу тебя от посттравматического синдрома. В Империи очень много таких же травмированных, как и т…

Договорить я не успел. Отец схватил меня за шею и поднял над кроватью, так, что мои ноги беспомощно повисли в воздухе.

— В моём роду были и будут только военные. Если ты решил предать свой род, то я убью тебя прямо сейчас. Традиции нерушимы.

Я болтался в воздухе, хрипел, пытался разжать пальцы отца, но всё было бесполезно. И хуже всего было то, что я видел, как мама стоит в дверях и смотрит на всё это, даже не пытаясь остановить отца. Да, на её лице неподдельный ужас. Животный страх. Но, чёрт возьми, я же её сын. Паника охватила меня, и я даже сам не понял, как прохрипел:

— Я сделаю так, как ты хочешь…

Хватка отца моментально разжалась, и я рухнул на кровать, хватая воздух ртом как рыба, выброшенная на берег.

— Верное решение. Завтра же отправишься в Академию. И плевать, что ты ещё слишком молод. Я договорюсь, и тебя возьмут, — стальным тоном произнёс отец, выходя из комнаты.

Дверь с грохотом захлопнулась, оставив меня наедине с собственным горем и думами о мрачном будущем.

Картинка сменилась, потом ещё, и ещё раз. Тысячи. Десятки тысяч жизней пролетели перед глазами. А после и сотни. Я чувствовал их боль. Проживал фундаментальные события, изменившие их навсегда. Это было ужасно и прекрасно одновременно. Ужасно — потому что жизнь перемолола их и привела в профессию, где им приходится убивать. И тем не менее прекрасно — потому что они всё ещё живы, несмотря ни на что.

В какой-то момент я растворился в чужих воспоминаниях и уже не мог отличить, где моя собственная жизнь, а где та, которую я увидел, поглотив чужие доминанты.

Перед тем, как мой разум погас, я подумал «Должно быть, так ощущает себя бог, сотворивший миллионы созданий. Слышащий их мысли, чувствующий их боль, знающий их стремления. Живущий одновременно в каждом создании и вместе с этим, нигде конкретно». Непроглядная тьма, безвременье, катарсис…

* * *

Мимо нёс тело своего хозяина и друга к поместью Водопьяновых. Рядом с ним бежала Венера, причитая и держа Михаила за руку. Михаил в себя не приходил, но это не слишком-то волновало мимика. Он видел тысячу раз, как хозяин терял сознание и каждый раз всё было в порядке. Вот и в этот раз всё будет хорошо. По крайней мере, Мимо в это свято верил.

Он донёс Михаила до поместья, поднялся на второй этаж и уложил его на кровать Венеры, после чего попрощался и вышел на свежий воздух. С неба сыпал снег. Такой прохладный, приятный, таящий на ладонях. Мимо улыбнулся.

— Странное это чувство, свобода, — прошептал он и побрёл по разрушенному Хабаровску куда глаза глядят.

На душе была смесь растерянности, облегчения и какой-то странной пустоты. На улицах лежали трупы гвардейцев и бойцов Архаровых, которые не успели убрать. Горели здания, извергая в небо столбы чёрного дыма, а он просто шёл сквозь этот кошмар и не понимал, что делать дальше.

— Свобода, — произнёс Мимо, обходя особенно большую лужу крови, в которой плавали чьи-то внутренности. — Я обрёл свободу, о которой мечтал столько лет. Так почему же мне так грустно и страшно?

Он был создан как оружие, как живая ловушка для тех, кто жаждал богатства и спускался в подземелья, набитые сокровищами, не подозревая, что у некоторых из этих сокровищ есть зубы и желудок. Десятилетиями он выполнял свою функцию, пожирая неосторожных искателей приключений и накапливая в себе магическую энергию сожранных жертв. А потом появился Михаэль.

Этот странный маг, который вместо того, чтобы убить его или использовать, предложил ему работу, дал шанс стать чем-то большим, чем просто монстром. И Мимо согласился. Стал служить верой и правдой. А потом в его жизни появилась Галина. Каменная девочка с фиолетовыми волосами и такими же фиолетовыми глазами. Она всегда улыбалась ему и говорила, что он хороший, несмотря на то, что он выглядел как горсть грязи.

— Я волен делать всё, что захочу. Вот только чего я хочу? У меня никогда не было выбора, я банально не знаю, что такое принимать решения… — с тяжким грузом на сердце признался он сам себе.

Мимо остановился посреди площади, глядя в небо, затянутое чёрным дымом. Он никогда не задумывался о будущем. У него не было планов, мечтаний, целей в жизни, кроме базового желания служить Михаэлю.

— Может, стоит найти себе хобби? — сказал он, бредя по улицам — Люди же как-то проводят свободное время, когда не работают.