Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

В его голосе звучала такая искренняя радость, что и мне стало тепло на душе. Вот он, простой мужик, а радуется как ребёнок. И в этой радости была вся суть — люди были счастливы от того, что у них появился настоящий дом, крыша над головой, место, где можно спокойно жить и работать.

— Здорово! — кивнул я, — только не забудь вывеску повесить, купец.

Он громко засмеялся — да так заразительно, от души, что у всех, кто слышал наш разговор, тоже появились улыбки на лицах.

А Машка, зараза такая, мелькнувшая во дворе с корзиной белья в руках, задорно мне так подмигнула. Я быстро отвернулся, пряча улыбку, но сердце предательски ёкнуло. Чёрт побери, что она со мной делает одним только взглядом! И ведь понимает, какое действие производит, потому и подмигивает так нагло, так уверенно.

«Ой, Уваровка, твою-то мать, — думал я, наблюдая, как Машка, скрывается за поворотом. — Ты меня в оборот берёшь, да корни мои тут пускаешь. И Машка ещё, чёрт… Надо что-то с этим решать, вся душа же наизнанку выворачивается».

Пока я болтал с Фомой, который суетился, раскладывая какие-то свои пожитки по мебели, которая осталась от прежних хозяев этого дома. Руки у купца так и порхали — то коробочку поставит, то мешочек пристроит, то узелок развязывает с видом человека, обустраивающего новое жилище навечно.

Пётр же, как призрак, испарился — видать, к Илье ушёл или, может, опять в Липовку потащился. А Фома, потирая руки и что-то постоянно себе бормоча под нос, носился по комнате.

— Вот, Егор Андреевич, обживёмся, торговлю наладим! — восклицал он, глаза так и светились предпринимательским азартом. — Я уже даже знаю как! Тут такие возможности открываются!

Я кивнул, пряча улыбку. Купец, он и в Уваровке, купец — небось уже думает, как здесь ярмарку какую-то организовать, лавочку открыть или ещё что-нибудь этакое. Похлопал его по плечу, пожелал удачи и подумал себе, что пора в дела вникать посерьёзнее. А то сколько я уже — четвёртый день как барин, а деревня для меня как чёрная дыра. Что в ней творится, кто чем дышит, сколько душ, сколько дворов — один Игнат Силыч только знает.

— Игнат Силыч! — гаркнул я, оглядывая двор и увидев его силуэт у забора.

Поманил к себе рукой:

— Пойди-ка сюда, голубчик!

Староста аж встрепенулся. Подскочил ко мне прямо трусцой, будто его за уши тянули. А в глазах — смесь какой-то наглости и, как мне показалось, нехорошего страха. Ну держись, бывший боярин.

— Через полчаса, — начал я, глядя ему прямо в глаза и стараясь говорить ровно, но веско, — жду тебя у себя под яблоней с отчётами. Дебет, кредит, вся фигня. Сколько деревня выращивает, сколько податей барину платит. С кого сколько берёшь, что утаил — чтоб всё как на духу! И чтоб без чёрной бухгалтерии, понял меня?

Игнат выпучил глаза, будто я ему про паровозы рассказывал. Рот приоткрыл, часто заморгал.

— Барин… простите, — проблеял он, голос дрожал. — А о чём это вы? Какие такие дебеты?

— О чём? О чём⁈ — оборвал я его, чувствуя, как начинаю закипать. Кровь ударила в виски. — О том, сколько овса собрали, сколько сена заготовил! Сколько, в конце концов, крынок молока крестьянам недодал! Сколько в свой карман положил, думая, что новый барин дурак набитый!

Игнат попятился, словно я на него с кулаками кинулся. В глазах мелькнула паника — видать, не ожидал, что буду так въедливо интересоваться хозяйством. Наверняка привык к прежнему барину, бате Егора, который сюда не частый гость был.

— Полчаса, Игнат, под яблоней! — рявкнул я, указывая на раскидистое дерево посреди моего двора. — Время пошло! Кругом марш — раз, два!

Он открыл было рот, собираясь что-то возразить, но я, повысив голос, гаркнул:

— А ну цыц!

И староста, недовольно бурча себе под нос, потопал прочь, как побитый пёс. Только что его поставили на место перед всей деревней. Мужики проводили его взглядами, не зная, радоваться ли им такому развитию событий или опасаться за себя.

Я выдохнул, унимая накатившуюся злость — сердце колотилось, будто молотком по наковальне. И тут же снова поймал взгляд Машки. Она стояла у соседней и смотрела на меня с такой хитрой улыбкой, будто говоря: «Так его, барин!» Вот же чертовка, зеленоглазая.

Сердце снова ёкнуло — как в лифте, что застрял между этажами на тридцатом этаже. Так и до инфаркта недалеко. Эх, те же ямочки на щеках, тот же лукавый взгляд, что в Москве заставлял меня краснеть, как школьника на первом свидании. Только теперь она была не в строгом деловом костюме, а в простом сарафане, который, впрочем, ничуть не умалял её привлекательности.

— Маш, а Маш! — окликнул я ее, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Найди-ка кого-то из баб, что посвободнее, да скажи, чтоб обед часа через полтора организовали. А то так есть хочется, что переночевать негде.

Она кивнула, но вдруг свела брови домиком, что-то обдумывая. Потом захихикала, прикрыв рот ладонью, и в глазах её заплясали весёлые чертики.

— Конечно, Егор Андреевич, — пропела она, и в голосе промелькнул некий азарт, будто она получала удовольствие от этой игры.

— Ой, да брось ты, — буркнул я, чувствуя, как щеки наливаются жаром. — Какой я тебе Егор Андреевич? Не барин я тебе.

— Ну как же, вы ж барин, — отозвалась она, и её щёки тоже порозовели, словно спелые яблочки. — А я — простая крестьянка.

Отвернулась, пошла к избе Ильи. А я только головой покачал и буркнул уже тише:

— Так и ты, Машка, ж не крестьянка, чертовка такая, купеческая.

И ведь как будто знает, что я на неё пялюсь, как дурак! Идёт себе неспешно, время от времени поправляя платок на голове, а я стою и любуюсь, как кот на сметану. Вот ведьма, ей-богу, ведьма!

— Митяй! — гаркнул я, чтобы отвлечься от мыслей о девушке.

Парень выскочил, как чёрт из табакерки, буквально через пару секунд — запыхавшийся, весь в поту, с молотком в руке. Будто за углом прямо стоял и ждал команды.

— Да, барин! — выпалил он, чуть не уронив инструмент себе на ногу.

— Квас с утра остался?