Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

Игнат сглотнул, адамово яблоко заходило ходуном.

— Десять мер, говоришь? — переспросил я, прищурившись и наклонившись вперёд. — А что ж тогда Степан жаловался, что ты ему на посев едва полмешка выдал? Или овёс сам в твою избу пешком пришёл, как заблудший странник?

Игнат Силыч побагровел так, что стал похож на переспелую свёклу, но не сдавался. Всё так же теребил бороду, и казалось, что она сейчас прямо отвалится от такого обращения.

— То барин, Степан врёт! — выпалил он, глаза забегали ещё быстрее. — Я всё раздал по справедливости, а остальное зерно…

Он замялся, подбирая слова, как ювелир подбирает камни для диадемы.

— Ну, часть отсырела. Амбар подтёк весной, а часть мыши погрызли. Бывает такое, барин, природа не спрашивает.

— Ах, мыши, значит! — я аж присвистнул от такой наглости. — У тебя там, поди, мыши размером с телёнка живут? Что за раз воз сена и четырнадцать мешков зерна слопали? Да такие мыши скорее медведи, чем грызуны!

Игнат дёрнулся, словно его током ударило, но промолчал, только губы поджал.

— Ну, с этим понятно, — продолжил я, наблюдая за его мучениями. — А вот оброк — полтина со двора, говоришь? А почему тогда Прохор с его тремя здоровенными сыновьями рубль даёт, а у вдовы Марфы полтора от полтины берёшь? Семьдесят пять копеек с несчастной бабы! А вот в записях твоих про Игната Силыча ни слова нету. Или я, может, плохо разбираюсь в закорючках твоих?

— Ты что, Игнат, Робин Гуд местный? С одних берёшь, другим прощаешь, а себе в карман кладёшь?

Тишина повисла такая, что слышно было, как с другой стороны деревни Матрёна продолжает воевать с козой. Игнат стоял, опустив голову, и только тяжело дышал.

— Барин, — наконец выдавил он, голос дрожал, как осиновый лист. — Да как же так можно думать? Я ведь честно служу…

— Честно⁈ — Перебил я, — небось, с этой самой честностью мешки зерна в свой амбар носил? Да поди, мышей прикармливал государственным овсом, чтоб не проголодались?

Староста дёрнулся, будто его плетью хлестнули.

— Ты мне лучше вот что скажи — где сейчас те самые три воза сена лежат? И те десять мер овса где хранятся? В твоём амбаре, часом, не завалялись?

Староста поперхнулся, закашлялся, будто квасом подавился, хотя за всё время и глотка не сделал. Лицо его покраснело, словно рак варёный, а глаза забегали, как у пойманного воришки. Руки его дрожали, теребя полы грязного кафтана.

Я подался слегка вперёд и стукнул кулаком по столу так, что деревянная столешница аж загудела, а стоявшая на ней глиняная кружка подпрыгнула. Цыкнул, как на пса:

— А ну не виляй, Силыч! Я тебя на чистую воду выведу. А потом в Быстрянке утоплю и скажу, что так и было. А ну, давай правду — сколько зажилил?

Игнат аж попятился, но мой взгляд держал его крепче любых оков.

— Сено, небось, в Тулу на ярмарку сплавил, а овёс в погреб свой утащил, так ведь? — продолжал я, не давая ему опомниться. — Да ещё и уверен, что подать барину не доплатил, говоря, что деревня бедная, а разницу в карман?

Староста попытался что-то промямлить, но я не дал ему слова сказать:

— И не думай врать! Я ж, Игнат Силыч, пойду к тебе домой и посмотрю, и всё найду — и овёс, и сено, и все твои нычки, которые ты припрятал. Мне ж не зазорно будет твой амбар перевернуть вверх дном!

При этих словах Игнат сдулся, как проколотый мяч, плечи его опустились, а вся спесь куда-то испарилась. Забормотал еле слышно:

— Барин… ну, было малость. Да, на ярмарке сено продавал чуток, но на гвозди для деревни! А овёс… ну, корова моя хворала зимой, пришлось подкормить. А подать всю выплатил, клянусь Богом!

— Клянёшься? — Я расхохотался, хлопнув себя по колену. — Игнат, ты в карты с князем так бы лучше блефовал! Может, и не сослали бы тебя в эту глушь после каторги!

При упоминании о прошлом лицо старосты побелело, как полотно. Губы его задрожали, и он инстинктивно потянулся к кнуту.

— Гвозди, говоришь? — продолжал я безжалостно, не обращая внимание на его движение. — Да где они, те гвозди? Кого ни спрошу — ни одного не видели! Вон дом делаем — всё из запасов моей бабки ещё, да на клиньях деревянных распорки делаем. А корова твоя, поди, теперь овёс с сеном на том свете жрёт — в том самом болоте, где сгинула в прошлом году!

Игнат всё больше съёживался, не находя чем ответить.

— А ну, давай колись — сколько в карман положил? — рявкнул я, поднимаясь со скамьи.

Под этими словами он сжался ещё больше, аж борода затряслась мелкой дрожью. Я же прикинул, что овса, поди, половина лежит в его амбаре под замком. Сено — да вон, сам признался — на ярмарке продал, выручку себе оставил. А оброк, что он с мужиков драл, как с купчишек каких-то, тоже к себе в чулан спрятал.

Типичный крысёныш, только в кафтане да с кнутом за поясом! Сколько таких я видел в жизни — мелких воришек, что прикрываются властью и обирают простой люд. В городе они в чиновничьих мундирах ходят, а здесь — вон старосты.

— Значит, так, Игнат, — сказал я, окидывая его взглядом с ног до головы. — Даю тебе пару дней. Нет, даже полтора. На сборы. А послезавтра поутру чтобы я тебя тут не видел.

Игнат дёрнулся, словно его кнутом хлестнули, глаза округлились, но я продолжал, не давая ему вставить слово:

— Всё, что в воз поместится, считай, что своё забрал. Оброк ты две седьмицы назад выплатил — это хорошо. Значит, много ещё не успел наворовать. Но то, что успел насобирать ранее за счёт Уваровки, оставь на столе в избе. Я зайду и проверю.

— Да как же так-то, барин… — начал бормотать Игнат, но я поднял руку, останавливая его.

— Нет, себе на прожитие-то оставь. Но то, что именно твоё, тобою заработанное, — я ж не бандит какой-то. Так вот, послезавтра поутру я гляну, что там осталось, и прикину. Считать я хорошо умею, поверь.

Игнат стоял, переминаясь с ноги на ногу, как мальчишка, пойманный на краже яблок.

—