Воронцов. Перезагрузка - Ник Тарасов

— Егор Андреевич, барин, смилуйся! Этот Игнат окаянный, совсем озверел! Два года с ним живу всего, а жития нет никакого! Я ж вдовой была. Аксинья то не его дочка вовсе, она от мужа моего покойного, Сеньки. Вон, пять лет назад звери в лесу задрали его, а Игнат, ирод этот, давно на меня глаз положил.

Она вытирала слёзы рукавом, а я слушал, понимая, что история эта только начинается.

— Оно ж как в деревне то — без мужика плохо, пропадёшь. Зимой дров некому наколоть, крышу не починить, от разбойников не защитить. Вот и пошла за него, дура. А он, проклятый… — Прасковья всхлипнула. — Я теперь точно знаю, что это он Сеньку в лес отправил! Все ж тогда знали, что волков тьма развелась, а он всё нудил: «Иди, лозы надрать надо для корзин». Я отговаривала, да куда ж там! «Не бабское дело, — говорил, — мужику указывать!»

Аксинья тихо всхлипывала у материнского плеча, а я чувствовал, как в груди закипает знакомое чувство — то самое, которое когда-то заставляло меня вступаться за слабых ещё в московской жизни.

Я слушал, а в груди закипало. Каждое слово Прасковьи било, словно кнутом по спине. Игнат, сука ты такая, как же тебя земля-то носит?

А тем временем Прасковья, утирая слёзы краем передника, продолжала дрожащим голосом:

— Воровал он, барин, всё воровал — сено, овёс, оброк с мужиков драл такой, что те не знали, где копейки брать, а половину себе в карман клал. Я всё пыталась его остановить, говорила: «Игнат, Бог же всё видит, накажет!» — а он только бил в ответ, нещадно бил. Мол, не моё это бабье дело. Раз даже Аксинье влетело, когда она за меня заступалась — и ей под горячую руку попало. И куда он всё это девал — одному ему ведомо? В Тулу, поди, сплавлял, да в погребе что хранил? — продолжала Прасковья, всхлипывая. — Правильно, что вы его гоните, Егор Андреевич, туда ему и дорога!

Я чувствовал, как кровь стучит в висках. Хотелось прямо сейчас пойти к Игнату и дать ему хорошую взбучку старомосковским способом — чтобы запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Аксинья, до этого молчавшая и прижимавшаяся к матери, только кивнула, пряча лицо в платок. По её плечам пробегала мелкая дрожь — то ли от холода, то ли от пережитого страха.

Я глубоко вздохнул, выдохнул, стараясь не сорваться. Ну, Игнат, бывший боярин, ты же не просто крысёныш — ты целый крысиный король! И что теперь с Прасковьей делать? Да с дочкой её? В деревне-то и так тесно, а раз уже ушли из дома, убежали, так сказать, не отправлять же их обратно под горячую руку. Вон и так половина лица синие.

— В общем, так, — сказал я, глядя на Прасковью внимательно, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё кипело. — Это ваши семейные разборки. Будешь уходить — препятствовать не стану. А Игнат пусть катится куда хочет, хоть к чёрту на рога! Но вот куда вас сейчас девать? Ума не приложу — избы-то все заняты.

Прасковья опустила голову, словно готовясь к очередному удару судьбы. Аксинья крепче сжала руку матери — единственную опору в этом рушащемся мире.

Глава 17

А тут, как по заказу, во дворе появился Пётр. Видно было, что уставший, но довольный — за забором на дороге стояла телега, нагруженная узлами и мешками. Видать, с Липовки вернулся с очередной ходкой вещей. Рубаха на нём тёмными пятнами пота пропиталась, но в глазах светилось удовлетворение от хорошо сделанной работы.

Я подозвал его:

— Петька, поди сюда! Скажи мне, ты когда в свою часть… таунхауса перебираться будешь?

— Таунхауса? — переспросил тот, недоумённо почёсывая затылок. — А, в часть избы! — Он потёр лоб, что-то прикинул в уме. — Барин, ну я ещё пару дней у Ильи поживу. Упахался что-то нынче — сил нет с сундуками да баулами возиться, таскать их туда-сюда. Спина, знаете ли, уже не та, что в молодости была.

— Ну и ладно, — кивнул я, хлопнув себя по коленям от облегчения. — Тогда пока Прасковья с Аксиньей эти дни твою часть дома займут. Ты же не против? А то бывший староста той ещё подлюгой оказался, а баб жалко.

Пётр аж брови вздёрнул, когда услышал, что Игнат уже бывший староста. В его глазах мелькнуло понимание — видать, и сам не раз страдал от поборов старосты в Липовке. Но мужик он был дельный, лишнего не стал спрашивать, просто кивнул, буркнув:

— Пусть живут, боярин. Места хватит, а порядочным людям всегда рад помочь.

И ушёл к брату, волоча за собой один из тяжёлых мешков.

Я же повернулся к Прасковье и сказал, стараясь, чтобы голос звучал ободряюще:

— Ну вот и нашлось вам жильё на пару дней! Идите в таунхаус — в часть Петькину. Там и топчан есть, и матрас, и даже мебель какая-то. В общем, жить можно, а переночевать уж тем более. А дальше разберёмся — что-нибудь придумаем.

Прасковья подняла на меня глаза, полные благодарности и неверия в такую удачу. Аксинья тоже выглянула из-под платка — впервые за этот вечер на её лице мелькнула слабая улыбка.

— Спасибо вам, барин, — прошептала Прасковья, низко кланяясь. — Дай вам Бог здоровья за доброту. Мы вам отработаем, не сомневайтесь — я и шить умею, и готовить, а Аксинья моя рукодельница ещё та.

— Да не о чём разговор, — махнул я рукой. — Идите, обустраивайтесь. А завтра утром ещё поговорим — посмотрим, как дальше жить будем.

Она, подхватив небольшой узелок — видимо, всё их нехитрое имущество — потопали к обновлённому дому. Я смотрел им вслед и думал: вот же заваруха, как сериал какой-то! Только отвернулся — а тут на тебе новый поворот, новый сюжет. Сначала с жильем решай, потом со старостой-вором, теперь вот приходится семьи разорённые приютать. А что дальше? Может, ещё и разбойники нагрянут, или пожар случится?

А Игнат, гад ещё тот — он ведь не просто воровал. Он и семью свою терроризировал, и всю деревню под себя подмял. Сколько ещё таких скелетов в шкафу у него найдётся? Надо будет с Фомой потолковать обстоятельно. Может, тот сможет как-то делишки Игната в Туле проверить — может, у того там целый склад всякого добра припрятан? А может, и