Песнь Итаки - Клэр Норт

class="p1">– Он всего лишь человек! – рявкает Эвпейт, отворачиваясь от луны, словно даже ее тусклый свет для него непереносим. – Просто убийца в бегах.

Его воины и слуги смотрят на трупы своих товарищей, друзей, братьев и родичей, уложенные на пропитанной кровью земле, и сомневаются, что эти слова – правда.

– Бойтесь, – шепчу я у них в головах. – Пусть мои истории пронзают страхом ваши сердца!

– Он, должно быть, отправится к своему отцу, – бормочет Полибий. – Или в храм Афины.

Эвпейт коротко кивает.

– Мы похороним наших сыновей сегодня, – заявляет он, хотя он больше никогда и не взглянет в лицо своему сыну и не произнесет имя Антиноя, пока владеет собой. – А завтра мы убьем Одиссея.

Глава 24

В храме Артемиды собираются женщины.

Пенелопа пришла сюда, прежде чем отправиться к Лаэрту. Она обращается к женщинам в свете факелов. Говорит: «Вы должны остаться здесь. Покидать этот храм небезопасно».

Ее служанки – те, что остались в живых, – переглядываются.

Феба плакала не переставая, пока Анаит не дала ей что-то выпить.

Эвринома все время забывает, что собиралась сказать.

Некоторые попытались смыть кровь с одежды; кому-то дали чистые грубые туники женщины, собравшиеся здесь. Кровавые пятна лучше всего отстирываются в холодной воде, но, если кровь успела засохнуть, бурый цвет въедается в ткань.

Некоторые из служанок держат ножи и луки. Они не знают, как их использовать, но другие женщины – тайные стражи леса, невоспетые вдовы и матери – все равно одолжили им свое оружие. С ним женщины из дворца чувствуют себя спокойнее, сильнее. Просто помня о ноже, некоторые из них возвращают себе присутствие духа; так им проще собраться с мыслями. Как часто говорит Приена, собраться с мыслями легко, когда думаешь о том, как избежать драки, которая может привести к смерти, а не о том, как избежать самой смерти, не имея других вариантов.

Из толпы женщин выходит Автоноя.

– Я пойду с тобой на ферму Лаэрта, – говорит она.

– Нет, – отвечает Пенелопа. – В этом нет нужды.

– Я пойду с тобой, – повторяет Автоноя. – И, если Одиссей косо посмотрит на тебя, не так заговорит с тобой, тронет тебя или любую другую женщину там, я перережу ему горло во сне. Клянусь в этом.

Автоноя всегда грезила властью – пусть даже той ее малостью, что доступна женщине-рабыне. И, как царица кухонь, доверенное лицо хозяйки дома, хранительница секретов, мастерица управлять мужчинами и придумывать тайные планы, она ею обладала. Пусть это были лишь жалкие крохи, но для той, которой никогда не светил большой кусок пирога, и они были настоящим пиршеством.

Сейчас эта власть исчезла. Одиссей с Телемахом забрали ее. И теперь, сжимая свой нож, она представляет, как проводит острием по беззащитной шее спящего царя Итаки. Она не знает, способна ли на это. Лишь надеется, что способна.

Само собой, Пенелопа видит это и понимает, что в таком состоянии девушку не стоит брать с собой на ферму, и без того небольшую, которая к тому же, вероятно, подвергнется осаде. И все равно она чувствует, как слабеют колени от благодарности, как руки рвутся обнять Автоною, как хочется уткнуться лицом в ее волосы и шептать: «Спасибо, спасибо, спасибо».

Анаит говорит:

– Оставшиеся женщины получат убежище в храме.

И поскольку защита храма не всегда спасает от святотатцев, Приена добавляет:

– Мы позаботимся об их безопасности.

Большинство богов оскорбила бы сама мысль о том, что для защиты их святилищ требуются стрелы смертных.

Артемида не из таких. Я оглядываюсь в поисках ее божественного света, легчайших следов ее присутствия, но не вижу их. Однако, в отличие от моего братца Ареса, это вовсе не значит, что охотницы здесь нет.

Пока Пенелопа с Автоноей собираются с духом, чтобы преодолеть небольшое расстояние до фермы Лаэрта, Приена тихонько подходит к утомленной царице.

– Женщины готовы сражаться, – говорит она, – но я все еще не знаю, кто наш враг. Мы будем сражаться с Эвпейтом и Полибием… или с Одиссеем?

– Я уверена, скоро все станет ясно, – вздыхает Пенелопа. – В ближайшее время.

– Мы можем защищать стены, оборонять ферму лучше, чем храм…

– Не сейчас. Не сейчас. Я попросила Уранию послать весть в Микены, Электре. Если весть уже достигла ее ушей, тогда, возможно… Посмотрим.

– Я провожу вас до фермы, – заявляет Приена не терпящим возражений тоном.

Глава 25

Ферма Лаэрта, отца Одиссея, когда-то была совершенно непритязательным скромным строением, спрятавшимся глубоко в холмах острова, где старик держал несколько свиней и пару дурного нрава козлов, а также выращивал скудный урожай не особо приятных на вкус оливок. Лаэрт считал, что этого вполне достаточно – трудов ему хватало, чтобы не чувствовать себя старым бездельником, но вместе с тем он всегда мог позволить себе подремать, пока кто-нибудь другой делает за него грязную работу. Это наилучшим образом подходило бывшему искателю приключений.

Когда пираты напали на ферму в попытке захватить старого царя и потребовать за него выкуп, Лаэрт и несколько слуг из его хозяйства спрятались в оврагах, откуда наблюдали, как на месте их дома взлетает к скользящим по ночному небу облакам оранжевое пламя.

Его невестка, Пенелопа, предложила восстановить ферму на той же покрытой пеплом земле, где прежде паслись его свиньи, и тогда они вместе решили, что неплохо будет внести некоторые улучшения.

– Стены вот такой высоты, – потребовал он. – Толстые, чтоб с налету не пробить, но не слишком длинные, чтобы нас не могли задавить числом. Огромная ошибка – строить слишком длинные стены напоказ. Такая глупость! И заостренные колья. И ров. Защитный ров – важная штука…

– Конечно, отец, – ответила тогда Пенелопа, опустив взор и скромно сложив руки перед собой. – Как пожелаешь.

Лаэрт дремлет, когда раздается стук в его ворота.

Он храпит так же ужасно, как и его сын, даже не думая шевелиться.

Снова стук, уже громче.

Я легонько толкаю в бок его, а также его служанку Отонию, и старый царь, вздрогнув и всхрапнув последний раз, открывает глаза.

– Проклятье, поздновато уже для гостей… – бурчит он себе под нос, прикрывая чресла туникой в потеках и пятнах.

– Кто там? – спрашивает он у темноты, ковыляя к тяжелым воротам, охраняющим его покой.

– Пенелопа. – Раздается голос из-за них. – И Анаит, жрица Артемиды, а еще моя служанка Автоноя и подруга Приена. – Мгновение колебания. – И еще предупреждаю: твой сын вернулся.

Когда восходит солнце, Пенелопа спит.

Даже Автоною удивило, как быстро и глубоко уснула царица на предложенной кровати, даже не сменив платье, с грязными ногами и неприбранными волосами. Никто не делает ни малейшей попытки потревожить ее.

Тем временем Лаэрт сидит у нерастопленного очага в своем любимом кресле, таком же скрюченном и потертом, как и он сам, и смотрит на проснувшихся женщин, которые расположились напротив.

Приена, неразлучная со своим мечом. Автоноя, под глазами которой темнеют мешки. Анаит, жрица Артемиды, которая шевелит губами, вознося молитву великой охотнице, защищающей эти леса, и, погрузившись в нее, похоже, не замечает ничего вокруг.

– И что, – Лаэрт обращается к Приене, которая выглядит бодрее остальных, – он перебил всех женихов, да?

– Да.

– Что ж. Это было предсказуемо.

Приена поджимает губы, но больше никак не проявляет своих чувств.

– Думаю, и он скоро явится сюда, так? Чтобы выразить свое почтение?

– Скорее, чтобы удрать от разгневанных отцов, чьих сыновей он перебил, – отвечает Приена, резкая, как топор.

Лаэрт пожимает плечами. И это тоже было неизбежно. Он не считает нужным беспокоиться о чем-то, пока оно на самом деле не случится, и в этот момент он обычно не отказывает себе в удовольствии побрюзжать, если это ничем не грозит ему самому. Он дергает подбородком в сторону комнаты, где спит Пенелопа.

– Она в порядке?

– Он убил трех ее служанок.

Лаэрт со свистом втягивает воздух сквозь кривые, желтые зубы,