Песнь Итаки - Клэр Норт

стены ров. Земля из него стала основой для стены, добавляя высоты этому довольно скромному препятствию. Лаэрт им очень гордится: он считает, что хороший защитный ров – это лучшее, что может потребоваться любому полководцу или царю, и, в общем-то, он прав. Ров достаточно глубок, чтобы, упав туда, вывихнуть или сломать ногу, а оказавшись в нем, далеко не сразу выбраться с другой стороны, и все это время маячить над его краем, являясь превосходной мишенью.

– Отличный ров! – заявил Лаэрт, когда женщины, присланные Пенелопой перестраивать ферму, копали его под палящим солнцем. – Дайте мне ров, второй ров и, может быть, какой-нибудь частокол – и обещаю, что следующий гад сдастся, а я не успею даже разогреться!

Лаэрт не будет играть главную роль в этой истории, которую я сплетаю из жизни его сына. И это не потому, что он, пусть и в моей собственной странной манере, не любим мной.

Земля вокруг фермы была расчищена под посев зерна и обработана Отонией и двумя бывшими рабами, иногда плавившими олово в своей убогой мастерской на границе маленького владения Лаэрта. За фермой тянутся низкорослые неряшливые леса Итаки, редеющие на востоке, сменяясь цепляющимся за лодыжки кустарником и колючками, а затем островками угрюмой зелени, неохотно пробивающейся сквозь камни и скудную почву, и густеющие на западе, где ряды черных стволов скрывают изгиб холма, спускающегося в укромную долину, где притаился храм Артемиды. Сама ферма возвышается над всем этим, и в ясные дни, взобравшись на защитную стену, можно увидеть блеск моря и с востока, и с запада. Лаэрта вид не особо интересует. Однако ему нравится, что люди, приходящие навестить его, добираются чуть запыхавшиеся на крутом склоне; он наслаждается, глядя, как стараются другие ради счастья видеть его.

Под защитой стен – дом. Он слишком велик для одного человека со служанкой и весьма скромен для того, кто когда-то был царем. В нем четыре отличных спальни. «Одна для меня, одна для тебя, одна для внука, одна для Одиссея!» – объяснил Лаэрт своей невестке, которая по меньшей мере была благодарна за предположение, что она не будет делить комнату со своим давно отсутствующим мужем. На деле маленькая комната занята Отонией, поскольку, несмотря на размер, она на южной стороне дома, вдалеке от свинарника. Кухня превратилась в самую впечатляющую часть фермы после того, как Отония намекнула, что ей для работы не помешало бы чуть больше места и солнечного света по утрам, и Лаэрт, который ни за что бы не признался в привязанности к кому бы то ни было, не говоря уже о преданной служанке, повернулся к Пенелопе и рявкнул: «И большую кухню, с большими окнами и крепкими ставнями, забитую травами и хорошим – хорошим – вином!» Колодец прямо у входа на кухню; Отония, в конце концов, уже слишком стара, чтобы носить тяжести дальше нескольких шагов, особенно с ее спиной. Никто не осмелился спросить у Лаэрта, не нужна ли ему помощь женщины помоложе – такой вопрос был бы настоящим святотатством.

В общем, это приземистое, но в меру укрепленное сооружение. Сотня воинов, вооруженных копьями и решимостью, отлично защитили бы стены и выдержали осаду умеренно превосходящих вражеских сил. Хотя им пришлось бы разбить палатки по всему двору, чтобы найти место для сна, и было бы тесновато, зато небольшие размеры фермы значительно сократят любой разрыв в численности с превосходящими силами врага, так что, думаю, сто, а может быть, даже восемьдесят человек могли бы успешно отбивать все атаки, кроме самых коварных, пока не иссякли бы запасы продовольствия.

Вот только у Одиссея их всего двадцать.

Эвмею удалось найти еще троих мужчин, таких же стариков, как и сам, желающих внести свою лепту в возвращение Одиссея. Эти седобородые вояки держали мечи последний раз лет сорок назад; теперь им приходится таскать тела и рыть землю. Эвмей думал, что сможет найти больше, представлял, что весь остров сразу же сплотится ради возвращения своего знаменитого царя, и был возмущен, обнаружив, сколько дверей закрылось с вежливым: «Ну, я слышал, отцы убитых им людей вооружаются, да и лет прошло немало – двадцать, да? Но если ему удастся пережить эту неделю, конечно же, мы будем в восторге. Полностью на его стороне. Дай знать, как все пройдет».

Эвмей бормочет, что этих трусов следует повесить, как повесили служанок, что, когда Одиссей уничтожит своих врагов, он должен пройтись огнем и мечом по улицам города, за волосы вытаскивая из дома каждого предателя…

Одиссей, оглядывая стариков, которых нашел Эвмей, отвечает, что пока и этого хватит. Что этого довольно. Он понимает, что по-своему мужчины из города правы: на острове он отсутствовал намного дольше, чем правил им.

Шесть дворцовых стражей сами приходят на поклон к царю, нагруженные копьями, мечами и броней. Одиссей благодарит их за верность и, услышав говор других земель – Авлиды и Пилоса, Халкиды и Афин, – спрашивает, давно ли они служат на Итаке и как попали в дворцовую стражу.

Воины обмениваются настороженными взглядами, а затем самый храбрый отвечает:

– Мой царь, мы проплывали мимо Итаки после войны, ища славы и золота. Родственник женщины по имени Урания подошел к нам, расспросил, кто мы и откуда, угостил вином, дал денег. Затем Урания подрядила нас охранять торговые суда на ее попечении, когда они отправлялись в дикие северные земли или в те моря, где голодные волки, не успевшие урвать свое под Троей, пытались нажиться на грабеже своих собратьев-греков. Получив отчет о том, что мы хорошо справляемся со службой, нас пригласили во дворец к царице Пенелопе. Она поговорила с каждым из нас по очереди, назвала условия нашей службы и распределила обязанности.

– Это сделал не Пейсенор? – интересуется Одиссей как можно непринужденнее. – Не Медон, Эгиптий или любой другой из моих советников?

– Нет, – отвечают они. – Именно Пенелопа.

Одиссей кивает и, похлопав каждого по плечу, приглашает войти, старательно не глядя на дом, где ждет жена.

К середине дня у Одиссея в распоряжении уже двадцать шесть воинов да еще и несколько стариков, которые сейчас толкутся на кухне, выводя из себя Отонию. Это приятное чувство. Лучше всего он справлялся, кажется, когда знал каждого из своих воинов по имени и имел возможность изучить их сильные и слабые стороны. Командуя огромными толпами безликой пехоты, приходится полагаться на подчиненных, которые, в свою очередь, опираются на своих подчиненных, а Одиссей готов признать, что даже годы не вселили в него веры в подчиненных. А вот двадцать шесть человек, даже если половина из них всего лишь юнцы или не отличаются особыми умениями, – это приличное количество.

Он отправляет всех, кого можно, на поиски припасов.

Они слегка озадачены. И дворцовая стража, и друзья Телемаха считают, что это женская работа. Несколько стариков из команды Эвмея выходят вперед.

– Ох уж эта нынешняя молодежь, – ворчат они, выползая на солнце.

– Отец… у тебя есть копья, луки, стрелы? – спрашивает Одиссей у Лаэрта.

Старик втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, размышляя дольше, чем это необходимо, а затем огрызается:

– Конечно нет, парень! Кто бы их тут использовал?

Одиссею с трудом удается сдержать вздох. Отец и до его отъезда служил постоянным источником раздражения. Обустройство фермы в холмах, отбыв на которую он стал раздражать лишь время от времени, было одним из самых мудрых решений семьи. Глаза Лаэрта блестят; он наблюдает за тем, как его сын сдерживает желание зло фыркнуть, и вспоминает, как ему нравилось заставлять своего отпрыска шевелиться, заставлять парня работать.

– Однако скажу тебе вот что… У меня после строительства осталась куча камней. Оставил их на случай, если захочу себе баню или симпатичную пристроечку.

Глаза Одиссея вспыхивают. Самому ему еще не доводилось швырять камни на головы, но он прекрасно знает, каково это – оказаться в толпе людей под обстрелом. И вдруг он задумывается, не очередная ли это жестокая шутка богов, что ему, столько лет осаждавшему город, придется теперь на себе ощутить все прелести осадного положения.

Телемах сторожит ворота дедовой фермы, пока добытчики отправляются на промысел.

Ему