Песнь Итаки - Клэр Норт

– Истории, – ворчит она. – Истории о том, как твой Одиссей спас этот остров, хотя его вовсе не требовалось спасать, потому что он был под защитой женщин? Мы спасали себя сами, когда бегали по лесам и вырезали мужчин, осмелившихся угрожать нам. А теперь ты хочешь, чтобы нас спасли ради твоих… твоих возвышенных легенд.

– Меньше жизней обрывается из-за возвышенных легенд.

– Если это правда, зачем весь этот шум вокруг Трои?

Я чуть склоняю голову – неожиданно, но охотница в чем-то права.

– Хорошо, сила легенд действует в обе стороны. В любом случае хорошая легенда живет дольше, чем тетива лука. Тебя это беспокоит?

Снова треск плоти, скольжение ножа по коже – и вот она вытирает капельку крови со своего бедра.

– Нет. Ты, как и все остальные, можешь играть в сотворение мира, если есть желание. Нынешние герои, будущие герои, новые мужчины, старые мужчины, великие мужчины, мертвые мужчины. Неважно. Когда придет зима и опустится тьма, все вы станете одним. За какие бы истории ни умирали смертные, лес примет их кости. И в этом суть. И лишь это имеет значение.

– Возможно, ты права, – отступаю я. – Даже богам не победить бег времени. Но если все, что у нас есть в этом мире, – это наша жизнь, тогда, я считаю, нужно прожить ее достойно. Прожить ее мудро. Что еще остается земным созданиям?

Она не прекращает своей работы, даже не замедляет движений, произнося:

– Чувствуешь себя лучше, говоря себе это? Или, может быть, могущественнее, сестра? Или все-таки ты здесь лишь потому, что единственный шанс войти в историю для тебя – это стать частью истории какого-нибудь мужчины?

Я вздрагиваю, но она этого не видит, а если и видит, не говорит.

– Я учуяла его, – добавляет она, темнея лицом. – Нашего брата. Ареса. Ощутила его присутствие в воздухе.

– Да. Скоро будет битва. А затем, думаю, еще одна. Обычно он не утруждает себя участием в таких мелких заварушках, но с Одиссеем… Я столько времени потратила на создание легенды о нем, что, похоже, даже боги начали в нее верить. Ты присоединишься ко мне, сестра? Я ничего не могу предложить. Не будет ни восхвалений от поэтов, ни благодарностей, ни наград. Ты присоединишься к битве?

Артемида пожимает плечами, но не отказывает.

В эту ночь жители Итаки спят и видят сны.

Приена – о том, как кто-то касается ее руки в свете костра, о месте, которое могло бы стать домом, о пламени, разрастающемся и пожирающем лес, тьму, город. Я прогоняю эти видения до того, как она просыпается, заменяя их смехом Теодоры, тяжестью натянутого лука.

Лаэрт – об «Арго». Ему давно, очень давно не снился этот корабль, рокот бушующего моря и его юность, полная сил. Он видит свою жену Антиклею, ждущую его возвращения домой. Видит, как она исчезает, постепенно растворяясь в кувшине с вином, как ее лицо заливают алые слезы, прежде чем он добирается до нее, и берег становится все дальше, опаснее, круче с каждым разом, пока он стремится к ней.

Телемах – о том, каково было пронзать спину Амфинома копьем. В его сне голова жениха дергается, словно он пытается обернуться, снова и снова. Если ему удастся обернуться, то гаснущий взгляд воина найдет Телемаха и тогда тот точно знает, что закричит, завизжит, намочит постель. И поэтому Телемах непрестанно движется, всегда оставаясь позади жениха и лишь глубже всаживая копье ему в спину. Если не видеть глаза Амфинома, то получится, что он всего лишь насаживает на вертел мясо. Просто мясо.

«Вино, – стонет призрак мертвого жениха вдалеке. – В вине что-то есть!»

Я пытаюсь найти след силы Ареса в голове Телемаха и, кажется, замечаю отголосок, но он исчезает прежде, чем я успеваю перехватить или стереть его.

Одиссей спит без сновидений.

Он научился спать по-разному в разных местах, начиная с дремоты в брюхе деревянного коня, у ног которого пели и плясали троянцы, и заканчивая короткими провалами в полуобморочное забытье на пляшущем в штормовых волнах обломке. Ему следует, и это ясно, видеть во сне свою жену, свои странствия, великие деяния, которые он совершил и еще совершит. Но, откровенно говоря, солома, на которой он спит этой ночью, лучше многих постелей, на которых ему довелось спать в последнее время, и поэтому храп его можно услышать даже в доме сквозь закрытые ставни.

Пенелопе снятся Мелитта и Меланта, ее хохочущие служанки.

Пенелопе снится Эос.

То, как она расчесывает ее волосы.

Ее болтающиеся ноги.

То, как после смерти Эос больше не походила на ту женщину, которую знала Пенелопа. То, как без покинувшей ее жизни она превратилась в бесформенную массу с застывшей маской лица.

И, проснувшись в холодном поту, трясясь и всхлипывая от горя и ужаса, она хочет позвать кого-то, позвать защитника, друга, но прикусывает язык, чтобы удержать имя, которое не принадлежит ее мужу.

Кенамон.

Мой взгляд стремительно проносится над морями в поисках египтянина.

Урания уже отправила его в плавание – здесь его нет. Он не слышал о том, что случилось с женихами, и не знает, какой судьбы ему удалось избежать. Он сидит на палубе, спиной к Итаке, и не сводит глаз с моря. Сейчас судно, на котором он плывет, проходит мимо Закинтоса, направляясь на восток с грузом янтаря и дерева под управлением друга одного из многочисленных родичей Урании.

Он понимает, что плывет домой, но сомневается, что у него еще есть дом; он не спит и совсем не видит снов.

Глава 28

Утром вдалеке появляется лазутчик.

Это раб из дома Полибия, отправленный на поиски пропавшего Одиссея.

Он останавливается на границе леса и луга, окружающего ферму Лаэрта, и видит стражу на стенах и людей, заносящих запасы воды и зерна через ворота.

Телемах, стоящий в карауле, подает сигнал тревоги и собирается кинуться за лазутчиком, догнать, пронзить копьем его горло.

– Нет, сын, нет, – вздыхает Одиссей. – Он слишком далеко, к тому же нас все равно обнаружат.

Телемах подчиняется, кипя от ярости. Он понимает, что отец прав. Его удивляет вспыхнувшая внутри жажда убийства; он поражается, что, бодрствуя, закрывает глаза и не видит мертвых лиц женихов, не слышит их голосов, проклинающих его: лишь алая пелена, прекрасная в своей чистоте, колышется перед глазами. И лишь во сне мертвые восстают, чтобы предать его суду.

Я со вздохом промокаю капельки пота с его лба, глядя, как солнце поднимается выше.

– Глупый мальчишка, – шепчу я, – ты еще всему научишься.

Эвпейт и Полибий прибывают после полудня в сопровождении еще дюжины старцев, чьи сыновья были убиты, теперь они с удивлением обнаружили, что потеря их мальчиков пробудила в сердцах чувства, о которых они даже не подозревали и не понимали, пока дети были еще живы.

Вместе эти почтенные господа собрали сотню и еще одиннадцать копий.

Это меньше, чем они рассчитывали. Некоторых отпугнула слава Одиссея; другие слишком поглощены горем, чтобы думать о мщении. Какой смысл проливать кровь, рыдают они, если это не вернет их детей?

Полибий под одолженным, плохо сидящим нагрудником носит разодранную тогу. Он посыпал руки пеплом и повесил на бедро меч, который вряд ли знает, как держать. При жизни он руководил морской торговлей, был человеком, способным договориться и с капитанами кораблей, и с покрытыми шрамами моряками, – но никак не воином. Ему кажется странным, что он уже считает себя мертвецом, который и жив-то был лишь до того момента, как погиб его сын.

Рядом с ним – коренастый Эвпейт, все лицо которого вымазано засохшей кровью его сына Антиноя, а щеки и пальцы – сажей. Для защиты он надел лишь бронзовый шлем, обнажив грудь под разодранной и окровавленной тогой. Он держит копье, и подол тоги плещется позади него, словно подхваченный ветрами подземного мира.