Рассвет русского царства. Книга 2 - Тимофей Грехов

Михаил Тверской тут же поднялся с колен и обернулся к служанкам и врачу.

— Вон, — рявкнул он так, что пламя свечей дернулось. — Вы слышали княгиню?

Две служанки прыснули к дверям, как испуганные мыши. Франческо задержался, сжимая кулаки так, что побелели костяшки.

— Вы совершаете ошибку, — прошипел он, обращаясь к Тверскому. — Большую ошибку.

— Мы это запомним, Франческо, — холодно ответил Шуйский. — Ступай.

Итальянец резко развернулся, взметнув полами халата, и вылетел из комнаты.

В комнате стало тише.

Я подошёл к окну и, не спрашивая разрешения, отдёрнул тяжёлую штору. В комнату ворвался сноп яркого дневного света, в котором виднелись пылинки. Мария Борисовна зажмурилась, но не отвернулась.

— Свежий воздух, — пробормотал я, приоткрывая створку окна. — Вам нужно дышать, Великая княгиня.

Я вернулся к кровати, поставил свой саквояж на столик у изголовья и расстегнул пряжки.

— Позволь твою руку, — попросил я, доставая чистую льняную тряпицу.

Мария Борисовна протянула мне тонкую, почти прозрачную ладонь. Я нащупал пульс. Слабый. Нитевидный. Аритмичный.

— Сейчас я буду задавать вопросы, — сказал я, «глядя» на секундную стрелку в своей голове (часов у меня не было, считал удары про себя). — Постарайся отвечать честно. Даже если это будет касаться того, что ты ела, пила или… кого принимала.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Спрашивай, — не воспринимая меня всерьёз, сказала она. — Мне скрывать нечего.

Начал я с того, как она спит, на каком боку, стараясь оттянуть самые главные вопросы связанный с водой и питьём. Великая княгиня отвечала спокойно, но, когда в голосе стало проклёвываться лёгкое раздражение, я перешёл к главным вопросам.

— Ну что, лекарь? — уставшим голосом спросила Марии Борисовны. — Может объяснишь зачем тебе моя рука?

— Я считаю удары сердца, государыня, а не дни, — ответил я, стараясь говорить ровно. — Дни считает Господь, а мое дело — помочь сердцу биться ровнее.

Я отпустил её руку, но не отошел. Теперь нужно было осмотреть её внимательнее. Я осторожно приподнял её веко большим пальцем. Склера была желтоватой, мутной, с лопнувшими сосудиками. Печень. Печень страдала едва ли не больше сердца.

— Открой рот, пожалуйста, — попросил я.

Княгиня послушно разжала губы. Я заглянул внутрь.

Слизистая бледная, десны рыхлые, кровоточат. Но главное не это, а запах. Едва уловимый, сладковато-металлический, с нотками чеснока, хотя я сомневался, что Великую княгиню кормили чесноком на завтрак.

Мысли в голове закружились, складываясь в неприятную мозаику.

— Позволь взглянуть на твои руки, государыня. Ладони.

Она протянула руки. Кожа на ладонях была сухой, местами покрытой странными темными пятнами — гиперкератоз. Я перевернул её ладонь и всмотрелся в ногти.

— «Вот оно», — ещё сильнее нахмурился я.

На ногтевых пластинах, поперек ложа, четко проступали белые полосы. Линии Меса… В моей прошлой жизни, в учебниках по судебной медицине, эти линии были классическим маркером.

Картина складывалась слишком уж складная. Полинейропатия (онемение конечностей, о котором она наверняка молчит), проблемы с сердцем, поражение печени, характерные изменения кожи и ногтей.

— Ты побледнел, лекарь, — заметила она. — И руки у тебя дрожат.

Она кивнула Дуняше.

— Поди прочь. За дверь стань. И вы тоже выйдите! — приказала Великая княгиня.

— Но! — попытался возразить её брат.

— Миша, я хочу поговорить с ним одна!

С большой неохотой Тверской и Шуйский вышли из палат Марии Борисовны.

Мы остались одни.

— Говори, — серьёзным тоном сказала она. — Я же вижу, что ты пришёл к каким-то выводам. И я была не права… ты не такой, как Франческо. Тот сыплет латынью, чтобы скрыть свою беспомощность. А ты молчишь, но вот глаза твои тебя выдают.

Я внимательно посмотрел на Марию Борисовну. Не так, как Митрий, а как Дима, тридцатипятилетний мужчина из будущего.

Сейчас я как никто другой понимал, что настал момент истины. Перейду его, и обратной дороги не будет. История пойдёт другим путём… конечно же если я её спасу.

Я сделал шаг к кровати и понизил голос почти до шепота.

— Тебя травят, государыня, — выдохнул я. — И делают это давно. Мышьяк или что-то очень на него похожее.

В комнате повисла тишина.

Мария Борисовна лишь медленно прикрыла глаза и откинулась на подушки. По её щеке скатилась одинокая слеза.

— Я знала… — прошептала она. — Сердцем чуяла.

Она резко открыла глаза и схватила меня за руку.

— Кто? — спросила она. — Кто это делает? Франческо? Поэтому Шуйский привёл тебя? Он что-то знает? Иван в курсе?

— Великая княгиня, я не знаю — кто, — честно ответил я. — Но я вижу следы яда на твоем теле. Белые полосы на ногтях. Запах и ещё несколько моментов, явно указывающих на яд.

Она смотрела на меня.

— И что теперь? — спросила она. — Я умру?

Я посмотрел на неё. Состояние тяжелое. Органы изношены. Но она была молода. И организм ещё боролся. Если убрать источник яда, если провести детоксикацию…

— «Молоко, белок, рвотные, мочегонные. Активированного угля нет, но можно нажечь и березового…» — стал прикидывать я.

— Это будет трудно, — сказал я твердо. — Очень трудно. Будет больно, плохо, тебя, государыня, будет выворачивать наизнанку. Придется сменить все: слуг, еду, воду, покои. — Я заглянул в её глаза, и как можно увереннее сказал. — Но я могу тебя спасти. Если доверишься мне и будешь делать то, что я скажу.

Мария Борисовна смотрела на меня долгую минуту. Потом она глубоко вздохнула и кивнула.

— Я хочу жить, Митрий. Я хочу увидеть, как растут мои дети. И я хочу посмотреть в глаза тому, кто травил меня. — Она выпрямилась, насколько позволяли силы. — Зови брата и Шуйского.

Пока шёл к двери, я ещё не совсем понимал, что сегодня моя жизнь изменится навсегда…

* * *

Дверь отворилась тяжело, и я поклонился Шуйскому и Тверскому.

— Великая княгиня, просит вас вернуться.

— Входите, — добавила Мария Борисовна.

Тверской и Шуйский приблизились к ложу.

— Слушайте и не перебивайте. — сказала Мария Борисовна. — Он говорит что меня травят. И я думаю, что он прав. — словно через силу произнесла она.

— Кто⁈ — дёрнулся Тверской. — Маша, мы же проверяли всех слуг! Франческо сказал, что это не отрава, а болезнь и…

Тем временем Шуйский подошёл ко мне, и тихо спросил.

— Ты уверен? Ты понимаешь, что будет если ты ошибся?

— Я не ошибся, — произнёс я. — Это яд, скорее всего, мышьяк.

— Мышьяк… — прошептал Тверской. — Господи…

Шуйский некоторое время задумчиво смотрел на меня. И когда он стал говорить, что нужно делать, я понял, что он уже предполагал именно такой исход событий и был к нему готов.

— «А не рассказал ли тебе новгородец Борис и об этом?»