Господин Орлов - Redstone

Первым делом я убедил Николая, а через него и Государя, отказаться от брака с Алисой Гессен-Дармштадтской, которую ему так активно сватали. Я не стал говорить о магии или пророчествах. Я действовал как аналитик и врач. Используя свою «Библиотеку», я составил подробнейший генеалогический отчет о роде королевы Виктории, убедительно, с точки зрения тогдашней медицинской науки, показав наследственную природу «слабости крови» — гемофилии. Я представил это не как проклятие, а как прискорбный медицинский факт, который ставит под угрозу будущее династии и всей Империи.

Мои аргументы, подкрепленные безупречно оформленными схемами и «научными» выкладками, подействовали. Идея рисковать здоровьем будущего наследника престола ради туманных политических выгод была отвергнута. Вместо этого я предложил другую кандидатуру, куда более выгодную со всех точек зрения — черногорскую княжну Милицу Петрович-Негош. Православная, здоровая, из семьи, известной своей беззаветной преданностью России, и, что немаловажно, сестра жены великого князя Петра Николаевича. Этот брак не только не нес династических рисков, но и намертво скреплял наш «Братский пакт» на Балканах, превращая его из политического союза в семейный. Свадьба Николая и Милицы, состоявшаяся в 1895 году, стала грандиозным праздником славянского единения.

Следующим шагом стали реформы. Самой болезненной из них был крестьянский вопрос. Я взял за основу идеи будущего реформатора Столыпина, но значительно их радикал_изировал_. Мой проект, продвигаемый через Николая, предполагал не просто выход из общины, а ее фактическую ликвидацию как архаичного института, тормозящего развитие. Крестьяне получали право частной собственности на землю, а мой специально созданный «Крестьянский Банк Орлова» предоставлял им невиданно дешевые кредиты на покупку дополнительных наделов, семян и техники с моих заводов.

Сопротивление было яростным. Консервативная часть аристократии и великие князья, возглавляемые московским генерал-губернатором, великим князем Сергеем Александровичем, стояли насмерть. Они видели в этом подрыв вековых устоев, традиций и, что важнее, своей власти над деревней.

Кульминация наступила на заседании Государственного Совета. Сергей Александрович произнес пламенную речь о «святости общинного духа» и «опасностях западного индивидуализма». Зал слушал его, и я видел, как чаша весов колеблется.

Когда он закончил, слово взял цесаревич Николай. Говорил он спокойно, но уверенно, оперируя цифрами и фактами, которые я вложил в его голову за недели подготовки. Он сравнивал урожайность в общинных хозяйствах и в моих сибирских агрокомплексах. Он приводил данные о голодных годах, вызванных именно общинной чересполосицей и круговой порукой. Он говорил не о духе, а о хлебе.

После заседания я подошел к Сергею Александровичу в кулуарах.

— Ваше Императорское Высочество, могу я уделить вам минуту?

Он посмотрел на меня холодно, как на выскочку и нувориша.

— Слушаю вас, господин Орлов.

Мы отошли в уединенную нишу. Я посмотрел ему прямо в глаза. В этот момент один из потоков моего сознания активировал тончайшее плетение магии Разума. Никакого грубого подчинения. Лишь направленная волна эмпатии и логики, усиленная магией до непреодолимой силы.

— Вы искренне верите, что защищаете русский народ, — сказал я тихо, и мой голос, казалось, проник ему прямо в душу. — Но посмотрите глубже. Община — это не защита. Это клетка. Она консервирует нищету. Она убивает инициативу. Вы хотите сильную Россию? Сильная Россия — это сильный, независимый хозяин на своей земле. Крестьянин, который знает, что этот клочок чернозема принадлежит ему и его детям, будет поливать его своим потом и защищать своей кровью. Он купит трактор, а не пропьет деньги в кабаке. Его сын пойдет учиться на инженера, а не на бунтовщика. Вы боитесь потерять контроль? Но вы получите нечто большее: миллионы верных и благодарных собственников, опору трона, куда более прочную, чем покорное, но нищее стадо. Вы защищаете не устои, Ваше Высочество, вы защищаете вчерашний день. А Россия должна жить в завтрашнем.

Он смотрел на меня, и я видел, как в его глазах гаснет гнев и рождается понимание. Моя магия не ломала его волю, она лишь подсвечивала нужные мне аргументы в его сознании, делая их его собственными мыслями. Он моргнул, словно очнувшись ото сна.

— Да… — медленно проговорил он, глядя уже не на меня, а куда-то вдаль. — Хозяин на своей земле… Пожалуй, в этом… в этом есть великая правда. Я должен был сам это понять.

На следующем голосовании великий князь Сергей Александрович неожиданно для всех поддержал реформу, чем поверг своих сторонников в шок. Проект был принят. Похожим образом, сломив сопротивление фабрикантов с помощью компромата и «личных бесед», я протащил и реформу Фабричной инспекции, которая получила реальные права для защиты рабочих, устанавливая 8-часовой рабочий день, обязательное страхование и гигиенические нормы на предприятиях по всей Империи. Я тушил социальные пожары еще до того, как они успевали разгореться.

Но пока я перестраивал страну изнутри, на Дальнем Востоке сгущались тучи. Мое усиление в регионе было беспрецедентным. Мои верфи в Порт-Артуре и Владивостоке строили для Китая и Кореи современные торговые суда (по технологиям начала XX века). Я проложил железнодорожную ветку через Корею, соединив ее с моей Транссибирской магистралью. Качество жизни в моих сибирских городах, о котором рассказывали тысячи корейских и китайских рабочих, возвращавшихся домой, действовало лучше любой пропаганды. В Корее и Маньчжурии начались стихийные народные волнения. Но, в отличие от Европы, здесь требовали не свержения монарха, а присоединения к Российской Империи, чтобы жить так же, «как у Орлова».

Это переполнило чашу терпения Японии. Страна Восходящего Солнца, опьяненная недавней победой над Китаем и подстрекаемая Британией, видела в росте русского влияния прямую угрозу своим амбициям. Мои доппельгангеры-шпионы в Токио и Нагасаки докладывали о лихорадочном военном строительстве. Британские инструкторы обучали японских артиллеристов и морских офицеров. Японская пресса захлебывалась в антирусской истерии.

В конце января 1896 года я получил срочное ментальное донесение от своего дубля в Сеуле. Группа корейских реформаторов, воодушевленная народной поддержкой, совершила переворот, свергла прояпонское правительство и официально обратилась к Государю Императору с просьбой о принятии Кореи под протекторат России. Это был casus belli.

Я немедленно связался с цесаревичем Николаем.

— Время пришло, Ваше Высочество. Япония ответит. И мы должны быть готовы не просто ответить, а показать всему миру, что такое война нового века. Я должен показать вам то, что до сего дня было величайшей тайной моей корпорации.

Через два дня мы с ним стояли на заснеженном поле секретного «Полигона-1» в глухом лесу под Орлов-Авиа.

— Войны будущего, Ники, — сказал я, обращаясь к нему