Ты вернешься! - Галина Валентиновна Чередий

— Вот так новость! — офигел я. — Выходит на полном расслабоне тут только я?

— Думаю это и правильно. Если ты сейчас станешь тревожиться, то можешь чаще спонтанно обращаться. А мы ведь учимся с тобой это жестко контролировать.

— Серьезно? Мне казалось, что с этим у меня нет проблем. Ну разве что я тех первых раз еще в землянке не помню. Было еще, а я не заметил?

— Нет. Но ведь может начаться ближе к полной Луне, и я хочу быть готова. Вообще, очень странно, что у тебя перестройка происходит настолько легко. Меня это прямо настораживает.

— Потому что по закону подлости потом может ка-а-ак бомбануть?

— Да.

— А были случаи?

— Рус, я же тебе говорила насколько мало информации у меня. И вся она о том, как плохо оборачиваются подобные попытки.

— А я вот теперь просто уверен, что о удачных нарочно не писали. У нас то все супер. В начале, конечно, прям жесть была и больно — врагу не пожелаешь, но ты меня держала и вытянула из того пекла и все. Ты оборачиваешься — я за тобой, бежишь — я следом, ты обратно в человека и я. Что тут сложного?

— Ну почему-то же у других не получалось.

— Ну может не все они хотели того, чего и я? Или недостаточно сильно.

— Чего же именно?

— Тебя. Насовсем.

— Рус…

— Не-не-не, не начинай мне тут сейчас задвигать про стаю, и чего ты им там по гроб жизни должна. Или меня точно тогда подорвет. Давай с этим я разберусь чуток потом. Пока кайфуем.

— Ты разберешься? — подняв с травы голову, Эрин искоса глянула на меня с настороженностью.

— Ага. А кто же? Я — мужик, мне и решать вопросы такие.

— Рус! — дернулась княжна, явно собираясь подорваться с места.

— Тш-ш-ш! — шикнул я, накатившись на Эрин, не позволив подняться и вклиниваясь коленями между ее ног, вынуждая их развести для меня. Мгновенно загудевший, что та вышка высоковольтная, член почти идеально вжался в ложбинку между ее ягодицами. Потому что совсем идеально, это когда он дома — в моей Эрин. Навалился и зашептал, прихватывая губами мочку порозовевшего сразу ушка, забалтывая вспышку ее гнева на мою упертость . — Детка-детка-де-е-етка-а-а-моя маленькая, хочу тебя… Сейчас хочу, всегда хочу, каждую минуту хочу… Смотрю — хочу… Во сне хочу, просыпаюсь — хочу… Целую, трогаю, нюхаю — и прям дурею как хочу…

— Ру-у-ус! — ага, уже совсем другая песня, она не про раздражение, а о предвкушении.

— Да, родная, Рус, твой со всеми потрохами … — пробормотал пройдясь поцелуями по ее шее и плечу, вдыхая жадно, каждый раз, как впервые ее аромат, толкаясь бедрами, скользя членом от ее копчика до поясницы и обратно . — Наглый, бесячий, жадный до тебя, как кобелина распоследняя озабоченная, но весь твой. Веришь? Знаешь?

— Да-а-а… — выдохнула со стоном Эрин, прогибаясь подо мной и толкаясь навстречу моим притираниям стояком, что уже вовсю тек горючими слезами на ее кожу. Хочу в нее, всегда хочу, даже когда еще трахаю, хочу снова. Никогда не думал, не знал, придумать даже не мог, что можно вот такого, вот так хотеть — не кайфануть, мощно кончив, не трахать снова и снова почаще, а, сука, жить прямо-таки в своей женщине, не вынимая. Безумие похотливое какое-то, которое внезапно совсем не про похоть, а про обладание, — Ру-у-ус, сейчас!

— Нет! — оттягивать момент, когда обоих закрутит в неостановимом штопоре, который обязательно расшибет насмерть оргазмом — это особый сорт сладко-болезненной дури, сродни пытке, где терпение всегда охереть как вознаграждается. Довести до того, что прямо уже трясет и крышняк косит, когда уже не желание оно — способ выжить.

Прошелся поцелуями-укусами от затылка к плечам моей княжны, упиваясь вкусом кожи, видом мурашек, что приподняли крошечные серебристые волоски-пушок, стонами и рваным дыханием. Губами, легонько зубами вниз по позвоночнику, руками лепя-лапая все на своем пути, языком в ложбинку между ягодицами, находя там и свой собственный вкус. Раньше считал, что как-то это стремно — пробовать себя подобным образом. Но после оборота и с ароматом, со вкусом своей женщины, это стало шибающим в остатки мозгов бешеным коктейлем-возбудителем. Как печать моего обладания, которую я могу потрогать, попробовать и обонять, она должна быть на Эрин всегда, должна и все.

— Прогнись сильнее! — рыкнул, стиснул послушно приподнятые упругие полушария, что уже отметил следами своих поцелуев-укусов, развел, утыкаясь между ними лицом и ныряя языком в бесстыдно открывшуюся, мокро-пряную, щедро-дурманную, мою личную вселенную кайфа.

Эрин задрожала, награждая меня богатством своего отклика, но мне мало было того, что она сама давала, я хотел взять больше. Оторвавшись на секунду, крутанулся, переворачиваясь на спину, запрокинул голову и руки, схватил за бедра стоящую на коленях Эрин, дернул на себя, роняя себе на лицо.

Хер знает, как оно бы правильно, но я тащился именно целовать Эрин между ног. Глубоко, с языком, взахлеб, жадно, почти грубо, почти так, как делал и с ее ртом. Втирался, прям всей мордой, чтобы мокро, чтобы солоно-сладко-скользко по губам-языку-подбородку, чтобы ее стонами мне шарашило по мозгу, посылая жесткие импульсы в пах, от которых самого прогибало в пояснице, как если бы трахнуть само небо собирался. Да только небо для меня одно и зовут его — Эрин. Стоны моей княжны — еще один уровень моего кайфа, она ими пропевает свой путь к оргазму, по которому веду ее я. Не сдерживается, никогда, позволяя мне знать насколько она близко и чувствовать себя, сука, лучшим, натуральным демоном траха.

Эрин почти кричала, дрожа надо мной, она была уже близко, совсем рядом, но я сейчас не хотел отпускать ее одну в полет. Только вместе, я — эгоистичная сволочь, хочу двойную дозу, свою полной мерой и ее, чтобы добрать, и чтобы прям в хлам размотало.

Оторвался, вскочил на колени, мгновенно перевернул Эрин на спину, подхватил под коленями и вломился, зашипев сквозь сжатые зубы. Каждый раз же так — жарища и теснота, один долгий вдох чудиться — невыносимо же это, легкие рвет криком, разум сгорает. А потом все — невыносимо уже остановиться. Рвусь-ломлюсь вперед, в нее, а позади уже стена огня, догоняет и накрывает, вся в нас врезается, впитывается и вырывается наружу таким оргазмом, что не