Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

– Сергей Платонов – человек редкой смелости. Не каждый решится бросить вызов столь влиятельным людям, – произнёс третий, и в голосе звучало восхищение.

Каждый ответ бил точно по нерву защиты. Блэквелл, не дожидаясь окончания, повторял одно и то же:

– Ходатайствую об отклонении этого кандидата.

Это было его право – шесть раз за процесс исключить присяжных без объяснений. Но чем дальше шло дело, тем отчётливее понимание: шести раз катастрофически не хватит.

И вдруг – редкий луч. Средних лет мужчина с аккуратными усами поднялся и произнёс:

– Честно говоря, шумиха вокруг "Белой акулы" кажется чрезмерной. Люди сегодня чересчур увлечены политкорректностью. Слабых возводят в герои, будто сила – в обидах.

Лицо Блэквелла осветилось, как лампа под куполом. Именно такие голоса были нужны.

– Когда свобода сотрудника сталкивается с интересами компании, что должно быть важнее? – уточнил он.

– Интересы компании. Людей нанимают ради дела, не ради их эмоций, – отрезал мужчина.

– А строгие меры безопасности?

– Необходимы. Утечка корпоративных секретов может уничтожить всё.

Ответы звучали как музыка – точные, холодные, предсказуемые. Идеальный кандидат.

– Истец принимает присяжного под номером двадцать восемь, – произнёс Блэквелл, едва сдерживая удовлетворение.

Секунда тишины. И вдруг – лёгкий холодок по спине. Что-то в тоне противоположной стороны прозвучало не так.

– Без возражений, – отозвались они слишком быстро, почти охотно.

Тишина, повисшая после этих слов, показалась гуще воздуха. В ней чувствовался металл грядущего столкновения – тяжёлого, как удар молота по камню. На скамье присяжных воцарилась настороженная тишина. Воздух в зале был густ, словно насыщен электричеством и чужими взглядами. Судья коротко кивнула, разрешая продолжить процесс.

Сергей Платонов и его защита вели себя странно – слишком спокойно. Ни одного отклонённого присяжного, ни единого возражения. Шесть отводов лежали нетронутыми, словно забытые карты в рукаве игрока, который уже уверен в победе.

Эта безмолвная уверенность царапала нервы Блэкуэлла. Что, если всё это не беспечность, а расчёт? Если Платонов принимает любого присяжного потому, что уверен в исходе? В голове вспыхнула мысль, тревожная, как звон разбитого стекла: "Он полагается на показания Киссинджера?" Но тут же внутренний голос оборвал сомнение – Холмс ясно дала понять, что в этом направлении ловить нечего. Наверное, просто игра на нервах, попытка заставить оппонента дрогнуть.

Сосредоточенность вернулась. Всё решится не в догадках, а в словах – начинались вступительные речи.

В зале пахло свежей бумагой и кофе, который кто-то пил слишком торопливо. Стекло в окнах тихо дрожало от ветра, а где-то на галерее щёлкнула ручка диктофона.

Блэкуэлл поднялся, расправил полы пиджака и медленно обвёл взглядом присяжных. Голос его был негромким, но проникал в каждый угол зала, будто металл по струне.

– Уважаемые присяжные, – произнёс он, – Сергей Платонов – человек редкого ума. Его называют гением, новатором, первопроходцем. Но гений часто не замечает границ, разрушая всё, что стоит на пути. Для него важен результат, а не способ, которым он достигнут. Потому-то и зовут его "неуправляемым поездом", человеком, от которого даже друзья держатся настороже.

Блэкуэлл делал паузу за паузой, будто высекая из тишины слова. С каждым предложением образ Платонова превращался в опасную фигуру – блестящую, но непредсказуемую.

– Его проекты приносили славу и богатство, но с каждой победой рождалась новая жажда. Слава стала для него не наградой, а зависимостью. В погоне за очередным триумфом он переступил грань, и теперь перед вами – история, где за вдохновением стоит разрушение.

Повернувшись к столу защиты, Блэкуэлл продолжил, чуть тише:

– Но в этой истории есть и жертва – Холмс. Да, она не безупречна. Молодая, амбициозная руководительница, не раз обвинённая в жёсткости. Её амбиции вызывали недоверие, её решительность – раздражение. Но она – не чудовище, каким её пытаются представить. Платонов, движимый гордыней, сделал из неё козла отпущения и втянул в водоворот скандала компанию, которая могла изменить мир.

Холмс, услышав это, едва заметно улыбнулась. Её улыбка была натянутой, как струна, но идеальной по моменту.

Блэкуэлл сделал заключительный вдох:

– Просим лишь одного – остановить опасного человека. И подтвердить: правила едины для всех.

Когда он сел, воздух, казалось, стал плотнее.

Сразу же поднялся адвокат Платонова – спокойный, собранный, с тем голосом, который не давил, но подчинял вниманием.

– Истина, – начал он, – часто лежит на виду, но люди предпочитают её не замечать. Как на бирже, где толпа поддаётся панике. Сергей Платонов просто увидел то, что остальные не хотели видеть. Что-то было не так с компанией "Теранос". Он задавал вопросы, копал глубже, пытался докопаться до сути. Разве это преступление?"

Зал замер. Его слова звучали не как защита, а как разоблачение.

– Платонова обвиняют в безрассудстве? Возможно. Но в нарушении правил? Никогда. Он действовал в рамках закона, осознавая каждое своё движение. "Теранос" же выбрал другой путь – путь молчания. Они используют соглашения о неразглашении как кандалы, чтобы заставить замолчать каждого, кто сомневается. И теперь пытаются заставить замолчать даже того, кто впервые осмелился задать вопрос.

Он сделал шаг к присяжным. Голос стал ниже, почти интимным:

– Всё, чего мы просим, – не позволяйте этой тишине продолжаться.

История Платонова звучала как драма о смелости против власти, о правде против страха. Но за этой живописной речью всё ещё зияла пустота – доказательств не хватало.

Блэкуэлл это знал. И потому, когда настала его очередь вновь говорить, он поднялся без тени сомнения.

– Истец вызывает свидетеля – Дэвида Пирса из "Голдмана"."

Секунда тишины – и по залу прошёл лёгкий шорох бумаги. Впереди начиналась самая важная часть спектакля, где каждая реплика могла стать ударом молотка судьбы.

Глава 9

Когда Дэвид Пирс занял место свидетеля, воздух в зале стал густым, почти осязаемым. Люди перестали дышать – даже шелест бумаг стих. Где-то на галерее тихо скрипнул стул, и этот звук прозвучал громче, чем следовало.

Секретарь, чья мантия чуть шелестела при движении, произнёс слова присяги низким, властным голосом, будто рубил воздух лопатой:

– Клянётесь ли говорить суду только правду, всю правду и ничего, кроме правды?

– Да, клянусь.

Голос Пирса прозвучал твёрдо, но в этой твёрдости чувствовалось напряжение – лёгкая дрожь, как будто под ней пульсировало беспокойство. На виске скользнула капля пота, оставив холодную дорожку.

Он прекрасно понимал, почему оказался здесь. Глава специальной группы по делам "Тераноса", представитель крупного фонда – его присутствие в суде было