Император Пограничья 16 - Евгений И. Астахов

отец окажется лжецом, использовавшим смерть жены для политических игр. Ливония потребует компенсаций и извинений, союзники Москвы начнут сомневаться в каждом его слове. А сама Василиса превратится из княжны в убийцу, совершившую расправу вместо того, чтобы дождаться правосудия. Шёпот на балах. Статьи в газетах. Отвернувшиеся союзники. Расторгнутые контракты. В аристократическом мире репутация значила больше золота — и Строганов это прекрасно понимал.

— Подумайте о репутации вашего отца, — добавил он мягко, будто прочитав её мысли. — О том, сколько он сделал для Московского Бастиона. Сколько лет строил своё влияние.

Пауза.

— Подумайте о маленьком Мироне.

Василиса вздрогнула, как от удара. Мирон. Её шестилетний брат, который каждое утро прибегал в её комнату, чтобы показать новый рисунок или рассказать, что ему приснилось. Который боялся грозы и прятался под её одеяло, прижимаясь тёплым лбом к её плечу. Который однажды спросил, почему у него глаза мамины, а у Василисы — папины, и значит ли это, что они всё равно настоящие брат и сестра. Мальчик, в котором не было ни капли материнского яда — только бесконечное доверие к миру и людям вокруг. Если правда выйдет наружу, он узнает всё. Что мама не «уехала лечиться». Что сестра, которую он обожал, убила её. И эти голубые глаза, глаза Елены, посмотрят на Василису с ужасом и отвращением.

Она могла бы возразить. Могла бы сказать, что Елена первой убила её мать ядом, пока все вокруг думали, что княгиня умирает от болезни сердца. Однако в текущей ситуации это ничего не меняло. Правда об отравлении всплыла со слов ливонского посла, который пересказывал слова доктора Арвида — личного врача матери Василисы. А тот врач давно уехал на родину, в Ливонию. Если бы он был здесь, его можно было бы представить как свидетеля. Но без него у Голицыных не было ничего — только их слово против слова покойницы. А покойники, как известно, не могут защитить себя. Зато их родственники — могут. И судя по тому, как уверенно Герасим говорил о возможности разрушить жизни Голицыных, у него были козыри посерьёзнее голословных обвинений. Улики. Свидетель. Что-то, что он держал в рукаве, как опытный игрок держит козырного туза.

— Успешное правление вашего отца… — Герасим развёл руками, — или разорванная скандалом семья. Выбор за вами.

Василиса сидела неподвижно, чувствуя, как стены библиотеки смыкаются вокруг неё. Дилемма разворачивалась перед внутренним взором во всей своей безысходности.

Сказать отцу? Но тогда он узнает о нависшей угрозе, о том, как далеко зашёл Герасим в своих расчётах. Отец вспыльчив, когда дело касается семьи. Он может наделать глупостей, которые навредят и ему, и всему княжеству. Открытый конфликт со Строгановыми — последнее, что нужно Московскому Бастиону сейчас, когда только-только улеглась история с ливонским послом.

Сказать Прохору? Он бы помог — она не сомневалась в этом ни секунды. Но это втянет его в конфликт между двумя могущественными родами. У него и так хватает врагов: Шереметьев, Терехов, остатки Гильдии Целителей, недобитые сторонники Сабурова. Ещё одна война — на этот раз с одним из ключевых родов Содружества — может оказаться той соломинкой, которая сломает хребет верблюду.

Справиться самой? Но как? Она — геомант, не политик. Она умеет чувствовать рудные жилы и укреплять фундаменты, а не плести интриги и находить компромат.

— Мне нужно время, — произнесла Василиса. Голос не дрогнул — и это была маленькая победа. — Подумать.

Герасим медленно кивнул. В его глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение — он ожидал именно такого ответа.

— Разумеется. Я никуда не спешу, княжна. — Он поднялся, застёгивая пиджак. — Я ждал полгода. Подожду ещё.

Он направился к двери, но на полпути остановился, обернулся через плечо.

— Приятного вечера. Передавайте привет вашему отцу.

И вышел, оставив Василису одну в полутёмной библиотеке, наедине с запахом старых книг и тяжестью невозможного выбора.

* * *

Сигурд Эрикссон стоял у дальней колонны, держа в руке бокал с вином, к которому едва притронулся. Московский бал утомлял его — слишком много лжи в улыбках, слишком много яда в комплиментах. Дома, в Стокгольме, праздники выглядели иначе. Там воины пили мёд из рогов, пели старые саги о героях и драуграх, а женщины смотрели на мужчин прямо, без этих многозначительных жестов веером, каждый из которых несёт заложенный в себе смысл, и туманных взглядов из-под ресниц.

Ему было двадцать шесть лет, и большую часть сознательной жизни он провёл не во дворцах, а в северных лесах, где Лесной Домен граничил с территориями, заражёнными скверной. Драугры — так называли Бездушных в Скандинавии — каждый год пробовали на прочность границы королевства, и каждый год кронпринц Сигурд вёл дружину им навстречу. Шрам на левой скуле он получил в семнадцать, когда тварь с костяными когтями едва не выцарапала ему глаз. Мозоли на ладонях — от меча и топора, которыми он владел с десяти лет.

Отец называл его «волком в овечьей шкуре», когда отправлял на дипломатические миссии. Сигурд ненавидел эти поездки. Он был воином, а не царедворцем, и все эти поклоны, реверансы и намёки на намёки казались ему пустой тратой времени. Но конунг Эрик стар, и кто-то должен представлять Шведский Лесной Домен на балах и приёмах. Старший брат погиб три года назад, защищая северную заставу от орды драугров. Средний — калека после того, как Хельбьёрн раздробил ему ноги вместе с позвоночником. Остался только Сигурд.

Он сделал глоток вина — слишком сладкого, слишком тёплого. На севере предпочитали напитки покрепче.

Взгляд скользнул по залу и остановился на темноволосой девушке у противоположной колонны. Княжна Голицына — та самая, к которой он подходил раньше. Она покидала зал на некоторое время, а теперь, вернувшись, стояла в компании подруги. Даже на расстоянии Сигурд видел напряжение в её плечах, натянутость улыбки. Красива, да. Зелёные глаза, точёные черты лица, осанка прирождённой аристократки. Но в этой красоте было что-то надломленное, как в северной берёзе, согнувшейся под тяжестью снега.

Что-то было не так. Сигурд чувствовал это тем же инстинктом, который предупреждал его о засадах в лесу и ловушках на болотах. Девушка выглядела не просто уставшей от назойливых женихов — она выглядела несчастной. По-настоящему несчастной, как человек, несущий на плечах груз, который слишком тяжёл для одного.

Оркестр заиграл очередной вальс. Кто-то из претендентов подошёл к княжне, она отказала с вежливой улыбкой. Потом ещё один. Ещё. Сигурд наблюдал, как она методично отвергает всех, и думал о том, что в его краях женщины не прятались за масками светских приличий. Если им