Другой Путь - Владимир Викторович Бабкин

Дядюшка задумывается. Мне тут английская принцесса без надобности, но можно взять на воспитание её бастарда и под него и Ивана Антоновича как двойняшку его принять. Они же даже по дням почти ровесники…

— Помогу конечно, — отвечает дядя, — только не очень он уезжать захочет.

— Ну не захочет, значит ты будешь у нас отбитыми у шведов землями руководить, — выдаю альтернативу герцогу Голштинскому.

Дядя ёжится от порыва ветра.

— С Ульрикой? — спрашивает.

— Не отберу я её у тебя, — говорю, остановившись дядя, — не беспокойся.

— Я согласен, — произносит он, повернувшись ко мне лицом.

Вот и славно.

— Но всё же, — завершаю я тему, — давай попробуем дядю Адольфа в Россию переехать убедить.

Он кивает, и мы молча идем дальше. До Зимнего осталось метров тридцать. Он романтически задумчив, я же думаю, что коль вопрос у него по Ульрике возник значит, Матушка продолжает что-то мутить. Быстрее бы уже эти смотрины прошли. Мне нужна Каролина. И Катя. Хоть разорвись. Что я в падишаха как-то не попал⁈ Не мучался бы запретом гаремы заводить.

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 8 ноября 1743 года.

Мы пили чай. К моему удивлению, Катя начала первой. Видимо чувствовала, что надо объясниться.

— Пётр, тебе Силантий вчера что рассказывал?

Пожимаю плечами.

— Что ты внучка князя Прозоровского, и, смею полагать, что ты дочь Светлейшего Князя Меншикова.

Катя помолчала. Затем сказала лишь одно слово:

— Прости.

— Почему ты скрывала это от меня?

Горький вздох.

— Барыня не хотела такого родства. А потом стало опасным быть дочерью Меншикова. Я и сама-то от матушки, когда она умирала узнала. Она не хотела в Сибирь. А потом, как Александра Александровича простили, боялась, что погубит он меня если узнает. Там наследство, да и не всё его сыскали. Пока я рядом с тобой, никто не приступит ко мне. Никто не посмеет обидеть любимую крепостную Цесаревича. И мне вправду хорошо с тобой. Мне никогда в жизни не было так хорошо и покойно на душе. Я даже поверила в счастье. Прости. Я просто дура.

— Императрица знает?

— Конечно. Велела мне не болтать об сём и быть рядом с тобой. А я и так хочу быть рядом с тобой.

Отпиваю из чашки, но не чувствую вкуса и аромата чая. Всё рецепторы забиты.

— Почему ты не хочешь вольную?

Она пожала плечами.

— А зачем? Вольная мне защиту от Меншиковых не обеспечит. А ты — обеспечишь. И Государыня через тебя. А что ещё мне надо? Титул? Так меня никто не признает княжной Прозоровской или Светлейшей Княжной Меншиковой. А так — я просто твоя дворовая девка Катька. Кто с меня что спросит? У меня есть ты и всё-всё-всё.

Помолчали.

— Я могу устроить тебе титул. Минимум — личное дворянство для начала. С деньгами у тебя проблем не будет.

— Нет, Пётр. Я не хочу. Пока во всяком случае. Уверена, что Ушаков меня опознал. И я боюсь его.

Я смотрел на неё и замечал явные изменения. Как давеча она сбросила змеиную кожу просто крепостной девки для постели, так и сейчас на моих глазах сползала кожа ещё раз и сейчас передо мной сидела действительно дворянка самых голубых кровей.

Ох, Катя-Катя, актриса ты моя. Сколько ж слоёв кожи у тебя? Может тебе театр купить?

Екатерина посмотрела на меня вопросительно.

— Ты меня прогонишь?

Качаю головой.

— Нет, Катюш. Я тебе ведь обещал, что я тебя никому не отдам без твоего желания.

Грустная улыбка.

— Ты это обещал другой Кате. А я — не она вовсе. Сам видишь.

— Вижу, Екатерина Александровна. Но, обещание моё в силе.

Кивок.

— Спасибо, Пётр. Но я Платоновна. В метрике. Другого отца у меня нет. И, знай, когда я говорила, что я сделаю для тебя всё, я говорила искренне и сейчас это повторяю. Мне правда хорошо с тобой и рядом с тобой.

Киваю в ответ.

— И мне.

Глава 11

Дочь во Христе

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 ноября 1743 года.

Пылает камин.

Солнце пару часов как встало.

Мы тоже.

Точнее Катя встала раньше.

Мы целуемся.

Её губы — малина и мёд.

Она хорошо знает мои привычки и предпочтения.

Принесла к чаю пончики, мед, буженину, ягодные сырники, называемые ею куличами перепечи. С яйцом и сыром, как я люблю, как Ирина моя готовила, по-пермяцки.

Привычного мне сахара ещё нет, да и привык я ещё в той жизни к мёду. Тесть у меня был башкир, а они испокон веков бортники. Улей изобрести, кстати, надо! В них я не дока, но там несложно, у тестя же и подсмотрел. Тростник от нас далеко, а свеклу найти ещё да селекционировать, итого лет тридцать ещё надо. Так что медок пока будет наше тут всё. Бизнес опять же.

О чем мы болтаем сейчас? О ерунде всякой. Я ей травлю байки из моей жизни в Киле и о дороге в Россию, она мне о жизни в Ново-Преображенском. Умеет она смешно рассказать и случаи правильно подметить, подать с нужным акцентом.

— Вот ты, Петя, давеча качал головой по поводу Анюты. Мол, говорит плохо. А ты думаешь почему я её взяла? Поверь мне, совсем не потому что она глупа. Совсем наоборот. Я же понимаю, что если она дел наворотит, то мне перед тобой и твоими гостями краснеть. Так что нет, дуру я не искала. А что по меркам высшего света говорит криво, так не обессудь, но и ты криво говоришь. Так не говорят ни в Петербурге, ни в Москве. Тебе простительно, потому что русский тебе не родной язык, хотя ты прекрасно говоришь, иногда даже без акцента почти, а Анюта что? Говорит, как умеет. Даже дворяне Петербурга и Москвы говорят по-разному. Строганов вообще на каком-то уральском русском говорит. И ничего.

Интересуюсь:

— И сильный у меня акцент?

Катя заливисто рассмеялась над весьма смешной моей шуткой.

— О, да! Слышал бы ты себя со стороны! Прости, но смех один. По-русски так не говорят, уж поверь. Но, тебе можно. Хоть на чухонском говори. А, уж, к