Шут - Ник Гернар

Слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые, как испарения с болот.

Ян сидел, все так же закинув ногу на ногу, глядя на деда своим единственным зрячим глазом, и в глубине этого взгляда плескалась ледяная, давно выверенная ярость.

Он выложил свою самую страшную карту — карту собственного детства, превращенного в ад по воле этого человека.

Богдан Романович слушал, не шелохнувшись. Его лицо оставалось маской, но что-то в нем появилось новое. Отнюдь не раскаяние, нет. Скорее… пересчет. Переоценка переменных в уравнении, которое он считал решенным. Он не знал о видео. И явно не подозревал, что его внук в курсе о репродуктивном контракте и брачном договоре. И это меняло градус ненависти из теоретического в совершенно конкретный, смертоносный.

А потом Богдан Романович вдруг вздрогнул, словно что-то инородное вторглось в его мыслительный процесс. Он медленно, будто с трудом возвращаясь из своего внутреннего мира к реалиям внешнего, поднес два пальца к виску, на котором поблескивали дорожки инфономика.

Его взгляд, не отрываясь от Яна, стал расфокусированным, он слушал сообщение, недоступное никому другому.

И по его лицу поползло странное выражение. Не торжество. Скорее удовлетворенность мастера, который нашел последний недостающий элемент пазла. Уголки губ поползли вверх в едва заметной улыбке. Взгляд посветлел.

— Да, я понял, — холодным, отстраненным тоном сказал он своему невидимому собеседнику. — Хорошо… Да, я сейчас подойду. Благодарю за хорошую работу, Ковач.

Стакан остановился в руках у Яна. Держать спину прямо вдруг стало невыносимо трудно, как будто кто-то невидимый надавил на болевую точку в районе поясницы.

Богдан Романович опустил руку и снова уставился на Яна. И теперь в его взгляде читалось что-то похожее на снисходительное сочувствие.

— Помнится, ты упоминал о Давиде? — сказал он. — Благодаря которому ты якобы сумел вырасти человеком, — вальяжно проговорил он, откидываясь на спинку своего кресла.

Ян замер, стараясь не выдать ни единым мимическим движением нарастающего волнения.

Давид. С ним что-то случилось.

Данилевский-старший добрался и до него!..

— Мне только что сообщили, — продолжал дед с театральной медлительностью, смакуя каждый миг, — что Давид Георгиевич, скрывающийся от правосудия за… как бы это помягче… за противозаконное продление собственного существования с твоей помощью, согласился на сотрудничество. В обмен на иммунитет и новую, легальную личность.

Он сделал паузу, давая словам врезаться в сознание Яна, как нож. И добавил:

— Так что никакого взрыва в инфопростанстве не будет, мой дорогой. Твоему верному псу надоело жить на задворках. А еще у него есть прекрасная маленькая внучка по имени Маруся… Вот к чему приводит излишняя привязанность к близким.

Ян не шевелился. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног. Не метафорически, а по-настоящему. Весь мир сузился до ледяного лица деда и оглушительного гула в ушах.

Человек, заменивший ему отца. Человек, ради которого он пошел на незаконное воскрешение после сорокадневной комы. Просто, потому что не мог его отпустить.

Одного только свидетельства об этом деянии будет достаточно, чтобы посадить Яна на скамью подсудимых. А если прибавить дипломатический скандал, то с нее можно и не встать…

Богдан Романович медленно поднялся из-за стола. Он впервые за весь разговор смотрел на внука сверху вниз. Не как на противника, а как на разбитую, ни на что не годную вещь.

Ян откинулся на спинку дивана. Напряжение из его спины ушло, сменившись ледяной, всепоглощающей усталостью. Он закрыл глаза.

— Поздравляю, — произнес он глухо. — Ты доказал, что все имеет свою цену.

— Нет, — поправил его дед, и в его голосе впервые прозвучало нечто, отдаленно напоминающее мягкость. — Я доказал, что ты ошибался. Ты — не оружие, которое умнее своих создателей. Ты — сентиментальный идеалист. Который решил, что может позволить себе ненависть. Но нет. Ненависть, Сева, это роскошь, которую могут себе позволить только сильные. У которых не бывает таких слабостей и рычагов давления, как привязанности и доверие.

Он сделал несколько шагов к двери, затем на мгновение остановился, не оборачиваясь.

— Все мои прежние предложения, само собой, аннулированы. Завтра утром я с болью в сердце передам тебя Российскому дипломатическому корпусу и подам официальное заявление в государственную службу безопасности.

А потом повернул голову и уже тише добавил:

— А ведь было время, когда не смог бы… Но! Жертвы, жертвы. Частички души. Печально…

Дверь за ним бесшумно закрылась.

Ян остался один в полумраке комнаты, с пустым стаканом в онемевших пальцах. И с бездонной пустотой внутри.

Глава 16

Один за всех, и все за одного

Гловацкий сопротивлялся недолго.

Несмотря на сверхрегенерацию и прочие бонусы, болевой порог у него оставался на естественном уровне. Достаточно было только вытащить из него без анестезии инфономик, и он сразу созрел для разговора.

Правда, во время допроса мне пришлось прерваться минут на пять, чтобы решить вопрос с оставшимися членами группы, вернувшимися из пустоши. Вместо четверых их осталось трое, причем Полумесяц изрядно их потрепал. У всех троих были проблемы с реакцией и координацией, так что наше столкновение сопровождалось беспорядочными выстрелами в неожиданных направлениях и проклятиями, общий посыл которых я прекрасно понял и без перевода.

А потом Гловацкий рассказал, что, согласно поставленной задаче, они должны были вместе со мной зачистить монастырь. Разрешение на это было получено непосредственно у китайской стороны. Местных политиков и корпоратов, как оказалось, изрядно напрягали нынешние обитатели «Нефритового Будды», которые уже почти полвека не уступали свое место никаким другим монашеским группам Шанхая. Так что они охотно дали свое разрешение на сокращение их численности. Меня, Анну и Егора следовало устранить, причем у всех из головы нужно было изъять личные импланты, в особенности — крошечные устройства в виде небольшой металлической капсулы. Крестоносца и аналитиков из агентства, то есть Севера с Чо, следовало накачать присадками вперемешку с седативами и привезти в Россию. Что с ними предполагалось делать дальше, он не знал.

Добивать его я в итоге не стал. Взвесил все «за» и «против». И принял решение использовать его в качестве свидетеля. Если, конечно, выживет, потому что вытащить Гловацкого из-под этой плиты было под силу разве что Крестоносцу. Впрочем, даже если бы я мог его как-нибудь вызволить отсюда с помощью рычагов и мотора на колесах, зачем это мне сейчас? Тащить с собой ублюдка, за которым в бою нужен будет глаз да глаз, было бы глупостью.

Так что я оставил его в ловушке