Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

свища на обещания Якова, — отмахнулся Ярема. — У Серого Ордена нет будущего. Взгляни на эту улицу, братец. Посмотри вокруг! Эти падшие руины — наша столица. Ты веришь в возрождение, когда шагаешь этим пустотой?

Ответа не последовало.

— Вот и я не верю, — продолжил через некоторое время шляхтич. — Заглянул в «Черта и медведя»... Выглядел на знакомые стены, на окна любимой комнаты... Все пыталось смириться, что заведение Яровых, которому было почти сто пятьдесят лет, никогда больше не откроется.

— Значит, не быть нам есаулами, — притворно зевнул Бойко.

— Вряд ли, братец.

– Что тогда делать будем?

— Я вернусь к войне, — ответил Ярема. — Если хочешь, присоединяйся.

– Эй! Куда разогнались? Рахман все еще жив-здоров, — напомнил Северин.

– Недолго ему осталось быть живым-здоровым, – Игнат получил револьверы. — Вот и площадь.

Городская ратуша раскинулась перед ними, мигала огоньками в окнах последнего этажа, звала внутрь открытыми воротами.

– В тот день в этих стенах держали последнюю оборону, – вспомнил Эней. – Мои хорошие знакомые, брат Чекан и брат Деца, наложили здесь головами. Надеюсь, что каждый из них унес с собой не менее десятка этих шелудивых псов.

Стены испещрили метками шаров. Перед Севериновыми глазами всплыла выстреленная штукатурка дома, где Катя приняла последний бой.

– Оружие к бою, – приказал Ярема. — Здесь пахнет засадой.

Северин потянул воздух ноздрями, но никого не почувствовал. Только миазмы мертвого города.

В башне гулял сквозняк. В отличие от другой лестницы Буды, ступени здесь не пришлись порохом или мусором. Малыш шел первым с пистолетом наготове, следом поднимался Игнат с двумя револьверами, запирал троицу Чернововк. Лишь несколько десятков шагов отделяли от таинственного Рахмана.

Подгнившие ступеньки поскрипывают. Первый, второй этаж...

Страха нет. Северин лишился его вместе с женой.

Дверь повсюду закрыта. Третий этаж...

Сверху доносится теплый воздух и запахи – свечного воска, свежих трав и чего-то приторного.

Последний этаж. Будь что будет!

Из приоткрытой двери струится свет, который они видели с площади.

— Войдите, господа.

Сироманцы обмениваются быстрыми взглядами, и за знаком Ярового бросаются внутрь.

Зал есаул заставлен свечами, от которых тепло, несмотря на ночную прохладу, несется сквозь распахнутые окна. Стены покрыты пента- и гексаграммами, сигилами, латинскими заклятиями, северными рунами, татарской вязью и еврейскими инкрипциями; пол завален кипами гримуаров, книг, свитков, списанных от руки бумаг; поверхность стола разделена между тремя одинаковыми меловыми знаками, обрамленными спиралью и черными свечами — в центре каждой лежит знакомое...

— Приветствую вас, рыцари проклятого ордена.

Все трое подняли оружие. Рахман хлопнул в ладоши, огоньки свечей наклонились, и Северин почувствовал, что не может шевельнуться. Тело его застыло, налилось холодным весом, ноги прицвели: он мог только моргать и дышать.

– Ваша вторая кожа, – длинный палец Рахмана указал на волчий мех. - Совсем свежая. До сих пор пропитана вашей кровью. Теперь вы невозмутимы... Подобно этим остаткам.

Когда он успел раздобыть мех? Как? Неужели только что побывал в их лагере? Но тогда... Савка! Что он сделал с Савкой?

Чернововк почувствовал, как между лопатками скользнула струйка пота.

- Это довольно смешно...

Короткие седые волосы, сквоватая борода. Правая половина лица искажена: спущена кривая глазница с белым киселем внутри, вывернута низдря, приподнятый в юродивом кожу уголок рта — все изуродованные части тянулись к щеке, посреди которой закрутился большой шрам.

— Вас учили, что надо уничтожать свой мех, — говорил низкий, бесцветный голос. – Но никогда не объясняли, почему.

Он двинулся к характерщикам жесткими шагами.

— Сокол в своих многочисленных поисках так и не исследовал это волшебство, — протяжный неприятный скрежет. Смех? — Проклятым повезло, что за две сотни лет они забылись, а предостережение выродилось к глупому предрассудку.

Рахман приблизился вплотную к Яреме и забрал из безвольной руки пистолет.

— Видите ли, пан Яровой, как все обернулось, — он осторожно постучал суковатым пальцем по глазнице шляхтича. – Не стоило смеяться над моим глазом.

Ярема не издал ни звука. Колдун перешел к Игнату.

– Тебя я не знаю, – сказал. – Но твое оружие тоже заберу. Не люблю огнестрельные игрушки. Они не способны меня убить, однако принесли увечье, через которое я должен прятать лицо в тени капюшона.

Рахман забрал оба револьвера. Настал черед последнего пистоля, что он без труда выдернул из закочененной ладони Северина.

– Овва!

Слепой белый глаз зашевелился, словно огромное паучье яйцо, которое вот-вот должно лопнуть.

— Интересно... Это ты убил его. Как все вместе сложилось...

Он покачал головой и вернулся за стол, по дороге бросив все оружие в окно.

— Когда-то я пытался довести заклятие до ума, чтобы полностью овладеть волей пленника, — Рахман указал на магические фигуры на столе. — Но это осталось за пределами моего опыта. Жаль!

Чернововк попытался пошевелиться. Недаром ему вспомнилась Гадра, способная пристегнуть к месту одним только взглядом! Может быть, он ее служащий? Характерник скосил глаза на собратьев — они стояли рядом, словно попрошайни статуи, с протянутыми вперед руками.

— Прошу прощения за мои манеры. Сразу прыгнул к волшебству... Разговор будет длительным, поэтому позвольте должным образом назваться, — колдун приложил ладони к груди и легко поклонился. – Вам я известен как Рахман. В другое время меня знали как Пугача. Сейчас считается, будто я был бестолковым джурой первого характерника Мамая... Но это неправда.

От кривого кожу лицо Рахмана пугало еще сильнее.

– Правда в том, что первого характерника Мамая создал я.

*** 

От мой, древний и уважаемый, ведется от ногаев. Наш дом стоял на левом берегу реки Чурук-Су, недалеко от дворца, где отец служил капы-агасы, или большим визирем у хана Герая. И калга, и нуреддин, и муфтий, — словом, весь Бахчисарай от беев до голытьбы уважал отца, но я не смею произносить его имя, потому что опозорил свой род. Впрочем, я забегаю вперед. Рассказать все сначала... Будет непросто. Моя история требует времени, однако времени у нас немало, поэтому, когда почувствуете потребность облегчиться, то не сдерживайтесь, мне запах не мешает.

В конце века, называемом шестнадцатым, бурлили беспокойные, кровавые времена — других в человеческой истории не бывает. Когда кто-то начинает забрасывать о старых добрых временах, то бейте его по морде, плюйте в глаза, вырывайте язык, потому что перед вами стоит лжец или дурак, а таких не жалко. Я посетил много краев и свидетельствовал изломы эпох, поэтому могу заверить: мы, люди, бродим кругами, словно привязанные