Сансара 2 - Евгений Кострица

Прозвенел звонок, но она на урок уже не пошла, а переходила с этажа на этаж, наматывая на автопилоте круги.

Один… Второй… Третий…

Все на уроках, и шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Инь шла, привыкая, к чему быть готовым нельзя, а движение было единственным, что могло успокоить.

Когда Инь встала у дверей, за которыми сидел класс Рафика, ее снова стал бить озноб. Сжав в руке вилку, она стояла, упершись лбом в стену. Она приятно холодила кожу, за которой будто кипел и плавился мозг. В нем уже шел кошмар: Рафик хватает Юлю, тащит в подсобку, а ее крики эхом разносятся по пустым коридорам. И некому будет помочь.

Нет. Я не позволю.

Звонок прозвенел, Инь подождала, когда все выйдут, и заглянула в класс.

Он пустой, Рафика нет.

Сердце закололо, забилось, и она торопливо набрала номер Юли.

Длинные гудки. Трубку не взяли, а Инь звонила и звонила, надеясь на чудо.

Закусив до крови губу, она бросилась на другой этаже в класс, где учился Таток. Рванула дверь – за ней посмотрели на нее с изумлением – десятки глаз любопытных или совсем равнодушных.

Здесь тоже нет.

Простонав, Инь осела на пол, всё еще сжимая вилку в руке. Страх как удавка. Вновь набрала номер.

Там длинные гудки в такт ее сердцу.

Она бросилась к вахтерше, но ее только что сменила другая: «Нет, не знаю, кто входил-выходил. Не мое это дело».

Инь перепуганной птицей заметалась по школе, открывая все классы подряд. Проверила раздевалку, спортзал, где пахло потом, и никого не нашла. Там и просидела еще два урока, пока, наконец, из-за угла не появилась Таток и Рафик.

Встав, она прижалась к стене, держа за спиной руку. Раф, изобразив вздох сожаления, достал и показал смартофон. Там кто-то тяжело так дышал, но экран бликовал, и от волнения Инь там ничего не увидела.

Заметив это, Рафик довольно осклабился и тихо сказал:

– А как подмахивала! Да сам всё увидишь, я тебе перешлю.

А Таток, всё с той же ухмылочкой, протянул ей что-то еще в кулаке.

Медленно, как бы неохотно, раскрылась ладонь – исцарапанная, со следами укусов. В ней лежит тряпочка – белые трусики в красный горошек.

Инь взяла их и, резко развернувшись, молча ударила, воткнув вилку в глаз. Таток рухнул, даже не вскрикнув. Кровь, горячая и липкая, залила лицо.

Рафик бросился сразу, но она, не думая, тыкнула снова, целясь в горло и шею. Он уклонился и через руку ударил в ответ.

В черепной коробке будто разорвалась граната. А потом свет погас. Но и тьмы там не было тоже. Как и того, кто мог бы сказать «есть» или «нет».

13

Моня сидел на охапке прелой соломы, прижав колени к груди, и смотрел на коптящую свечку – ее хватало на пару часов, а на день давали только пять штук. Или на два?

Окошка здесь нет, и время тянулось каким-то особенным образом, поэтому его ощущению не стоило верить. Миску с едой приносили по-разному, и внутренние часы давно сбились.

Возможно, прошла неделя и больше. В столь маленькой камере, она как год жизни на воле. Если встать, то сырой потолок задеваешь макушкой, а на прогулки тут не водили. Стены, покрытые пятнами плесени, пахли мышами и гнилью. Моня дрожал даже во сне, то ли от холода, проникавшего в кости, то ли частых кошмаров.

Их сюжет мог быть разным, но заканчивался всегда одинаково плохо. Видения приходили к нему, точно призраки, и тогда эта жуть становилась реальной. Персонажи всё те же: Юлька, Раф, Сири и Роби. За ними маячила еще чья-то неясная тень, словно державшая ниточки всех этих кукол. Она всегда ускользала, и Моня не мог ее рассмотреть, хотя догадки, разумеется, были.

Его посадили, как ведьму и «Черную Блядь», но не требовали признаний в грехах вроде ереси или поедания невинных младенцев. Вероятно, преступления и так очевидны, поэтому не утруждали себя доказательством. «Искателя» можно изолировать, но не убить насовсем, а его таковым до сих пор и считали. В тюрьмах каждая камера была маленьким кладбищем, поэтому разбивать себе голову – не вариант.

Одиночество и тишина, нарушаемая лишь писком мышей, сами уже были пыткой. Это медленно сводило с ума, растягивая минуты в почти бесконечность. «Искатель» мог просто выйти, бросить аккаунт и продолжать спокойно и счастливо жить в своем мире, забыв о Сансаре. Местных бы пытали, судили, назначили бы срок или казнили. Моня же, видимо, теперь был ни тем ни другим, но об этом не знали.

Он охотно бы всё рассказал, но кто его спрашивал? Стражники, должно быть, были глухими, потому что на крики не обращали внимания, а песня сирены на них не работала. Наверное, это дешевле, чем колпак антимагии, который надо поддерживать без гарантии, что ни один спел контроля здесь не сработает.

А Моню, похоже, тут очень боялись. Ирония в том, что слабее, наверное, нет никого, но его заперли трижды: в теле, в тюрьме и в самом этом мире. Не говоря уж о том, что психика тоже, точно матрёшка. В ней живут трое – по очереди или все разом – уже непонятно. К этому времени успел так запутаться, что иллюзорное подменяло реальность.

Какая из них ему только снилась, а что действительно было? После стольких кошмаров на этот вопрос Моня бы уже не ответил. Поэтому, когда по коридору раздались шаги, а ключ со скрежетом повернулся в замке, остался сидеть на соломе.

Что покажут теперь? Зарёванная Юлька? Рафик с ухмылкой садиста? Роби с презрительным взглядом – «Слабак! Я ошиблась в тебе…»? Или Сири, пьющая ее теплую кровь на осколках меча?

Но в камеру вошел тот, кого точно не ждал – сам кукловод. Тень, чье присутствие ощущалось в каждом видении, терзавшим все эти дни. Дверь скрипнула, и холодный сквозняк ворвался в камеру, принеся с собой аромат ладана и легкий запах серы, который нельзя уже скрыть.

Моня замер, перестав дышать, когда увидел фигуру, заполнившую дверной проем, – это был «демон-куратор», которого встретил в тот первый, роковой день.

Внешне Мара не изменился с их первой встречи: худощавый старик с длинным лицом, покрытым морщинами. Крючковатый нос нависал над тонкими, сухими губами, сжатыми в извечной усмешке, полной сарказма, а бледно-голубые, почти выцветшие глаза смотрели с острой, пронизывающей ясностью, словно видя насквозь.

Но теперь Мара куда дороже одет – прежний