Сансара 2 - Евгений Кострица

В отсутствии свидетелей ничто не мешало реветь совершенно по-женски, считая себя идиотом. Вот Инь непременно отдалась бы из сострадания к человеку, которого обрекла на все эти муки. Она же сделала его настолько несчастным, и это единственное, что могло искупить часть вины, утешив того на какое-то время. К тому же, не похоти ради, а лишь других принесла бы сейчас свою жертву. И кто тогда за это осудит?

Моня прижал колени к груди, чувствуя, как кожа горит там, где Анджел только чуть прикоснулся, и закрыл глаза, подавив желание сжечь всплывшие образы «Рыбкиной Памятью». Они не его, нельзя это делать. В них запах травяного настоя, тепло рук, вкус губ – всё было чужим, слишком ярким, и Моня невольно сжал губы плотнее, словно образы могли вырваться куда-то наружу, и про них бы все сразу узнали.

«Отпечаток Инь», о котором предупреждал его Мара, был слишком сильным, слишком живым, и Моня чувствовал, как борется с ним, пытаясь сохранить себя, свою суть и свою идентичность. Но чем дольше здесь, тем сложнее понять, где кончается Инь и начинается он. Или скоро «она»? Не Моня, а Монна?

«Проклятье! Надо сматываться отсюда как можно быстрее…» – прошептал он, вспомнив, что Сири обещала ему нормальное тело. В глубине души знал, что это будет непросто. Завтра его ждет казнь – настоящая или иллюзорная – как карта ляжет. Главное – хоть где-нибудь выжить, а там разберется.

14

Эту ночью спалось особенно плохо. Снилась Юлька – ее черные волосы с красными прядями, мягкая улыбка и теплые руки, которые бесстыдно обнимали его. А еще ее шепот: «Я жду тебя, Моня. Вернись, ну, пожалуйста!». А он почему-то лежал и не мог встать, смотря на нее с тоской и стыдливым таким возбуждением. Но стоило ему протянуть руку, чтобы коснуться, как Юлька растворялась, оставляя легкий запах ванили, который чувствовался, даже когда просыпался.

Моня вытирал слезы и незаметно проваливался в новый кошмар. Следующим посетителем была Роби – ее волосы горели, как пламя, в глазах гнев и презрение. «Ты слаба на передок, Монечка, – шипела она. – Нимфоманочка, верно?». И за ее спиной были не крылья, а сочащийся ядом хвост скорпиона – уже не Роби, а княжна Мэери.

В ее объятиях Моня кричал, но почему-то беззвучно. Задыхаясь, просыпался и понимал, что всё еще в камере, а это куда лучше того, что приснилось. А успокоившись, прижимался лбом к стене, ощущая, исходящие от нее холод и сырость. Реальность от кошмаров порой отличить было трудно.

Моня пытался вспомнить что-то хорошее – смех Юльки и Роби, но их образы ускользали в сером тумане. Слезы жгли глаза, в груди холод ожидания мучительной смерти. Живьем же сожгут, а это всегда неприятно. Надежда только на Роби. Но она погибла в бою лишь с двумя, а таких будет целая площадь! И даже если получится, то не станет ли всё только хуже? Мара ведь прав: какое дело слонам до муравьев на дороге?

Но сам демон пугал Моню больше. Он понимал, что никому верить нельзя, но в чужом и равнодушном к его боли мире, должен найти в ком-то опору. Мейса и Мири, а теперь вот и Роби… Может, хоть на этот раз не обманут?

Его пальцы, дрожащие и грязные, сжимали солому, будто мог на нее опереться, но в них оставались только крошки и грязь, намекая, что с ним будет так же. Он, кажется бредил, шептал сам себе: «Я не баба. Не Черная Блядь. Я просто Моня», – но даже это звучало вопросом.

В коридоре послышались шаги – тяжелые, медленные, как поступь статуи из его детских кошмаров. Замерев, он вжался в стену, словно та могла его спрятать.

Окошко в двери со зловещим скрипом открылось. Там поднос с неожиданно хорошей едой: жареный окунь, белый хлеб и бутылка вина. Порадовать решили так напоследок.

На этот раз стражник чуть задержался. Его глаза, холодные и пустые, посмотрели на узницу через узкую щель.

– Скоро, ведьма, – сипло прохрипел он. – Твой последний обед. Наслаждайся, сучка, пока еще можешь.

После мерзкой похлебки со сгнившей картошкой, это уже настоящие яства. Моня с жадностью съел всё до крошки и, вспомнив Роби, облизал даже пальцы. Ощущение было, конечно, другим, зато в голове возник ее образ, и стало чуть легче.

Звон ключей, лязгнул засов. В камеру вошли двое мужчин в кожаных фартуках. Первый – широкоплеч и мускулист, с аккуратной бородкой и волосами до плеч. Второй – с усиками и тонкими губами – рот, точно щель. Глаза у обоих холодные, как у рептилий. Профессиональные палачи, судя по антуражу. Значит, глухими не были точно…

Моня решил, что этот шанс не упустит. У них есть ключи, у него – надежда на чудо. Терять уже нечего. Всё лучше, чем безропотно сдаться судьбе. Вдруг, наконец, повезет?

Странно лишь то, что палачи не боялись его. Откуда самоуверенность? Видимо, опыт, мастерство, десятки благополучно сожженых ведьм на счету – знают, как обращаться с темными дамами. Только вряд ли среди них были сирены, иначе сначала заткнули бы рот.

Стоило об этом подумать, как оба решительно взялись за дело. Подхватили под локти с двух сторон, а рука с тряпкой потянулась ко рту вставить кляп.

Только сейчас Моня разглядел у них затычки в ушах. Всё оказалось проще, чем думал. Стража, видимо, тоже была не глухой. Но если так…

Теперь он уже сам схватил их за руки и, глубоко вдохнув, громко запел, чувствуя, как просыпается в нем сила сирены:

Холодные цепи сжимают запястья,

Взгляните – я вся перед вами дрожу.

Взгляды полны яростной страсти,

Нежною лаской я душу свяжу.

Шаг сделайте ближе, суровые стражи,

Прислушайтесь к темной песне моей.

Спасенья дорогу разум подскажет,

Какой демон сделал из вас палачей?

Забудьте свой долг, службу и клятву,

Рассудок уходит, как в море волна.

Так сладко томиться в запретных объятьях,

Так жарко пылает та страсть, что без дна.

Шаг ближе ступите, хранители боли,

Ключами звеня, подойдите ко мне.

Почувствуйте сладость желанной неволи,

Растайте в моей колдовской глубине.

Прислушайтесь к сердцу, отриньте приказ,

В плену тайных чар встретьте рассвет.

Видите искры в глуби моих глаз?

Это блаженство… Другой правды нет.