Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

— Не хватит, — мрачно констатировал Борис, откладывая свиток. — Хлеба не хватит до новой жатвы. Даже с нашими запасами. Что делать, советник? Где взять ещё?

Григорий смотрел на горящую свечу. Пламя колыхалось, отбрасывая тревожные тени.

— Негде взять, Государь. Остаётся только делить. И готовиться к худшему.

— К худшему? — Годунов поднял взгляд.

— К тому, что люди начнут умирать. Что появятся банды голодных. Что начнутся бунты. Мы можем смягчить удар, но не избежать его. Надо усиливать гарнизоны в ключевых городах. Готовить места для размещения беженцев. И молиться, чтобы новый урожай не подвёл.

Борис тяжело вздохнул. Он выглядел постаревшим на десять лет.

— Я думал… я надеялся, что твоё знание… твоя мудрость…

— Моё знание кончилось на том, что голод будет, — перебил Григорий. — Оно не говорит, как его пережить с наименьшими потерями. Это уже наша с тобой задача. И решать её будем не знанием, а волей. Твоей царской волей.

Он подошёл к окну. Ночь была тёплой и звёздной. Где-то там, в этой ночи, люди ложились спать с надеждой, которую они с Борисом им дали. И он чувствовал тяжесть этой надежды.

— Есть ещё один путь, Государь.

— Какой?

— Покаяние, — тихо сказал Григорий. — Не наше с тобой. А общее. Объявить всенародный пост и молебен. Призвать народ к смирению и терпению. Признать, что беда — это кара Божья за грехи, и что мы все, от царя до последнего холопа, в этом виноваты. Иногда единственное, что можно дать голодному человеку, — это смысл его страданий.

Борис долго молчал.

— Ты предлагаешь мне признать своё бессилие?

— Я предлагаю возглавить народ не только в сытости, но и в голоде. Показать, что ты — с ним. Что ты не где-то там, в золотых палатах, а здесь, в общей беде. Это укрепит твой авторитет сильнее, чем любая победа.

Годунов встал и подошёл к нему. Два немолодых, уставших человека стояли у окна и смотрели на спящий город, который им предстояло спасти или погубить.

— Хорошо, — прошептал Борис. — Будет и пост, и молебен. А потом… потом будем бороться за каждый мешок зерна, за каждую жизнь. Ибо это и есть царская служба. Не правда ли, учитель?

— Неправда, Государь, — поправил его Григорий. — Это — человеческая служба. А ты, прежде всего, — человек.

Впервые за много дней Борис Фёдорович Годунов улыбнулся. Горько, но искренне.

— Иди, Григорий. Отдохни. Завтра будет день не менее тяжкий.

— И ты отдыхай, Государь. Россия без тебя — сирота.

Григорий вышел, оставив Бориса одного с его мыслями и со звёздной ночью за окном. Первые всходы их совместной работы уже пробивались сквозь толщу страха и отчаяния. Но он знал — впереди их ждала засуха, сорняки и бури. И выстоять могли только те всходы, что пустили корни глубоко в твёрдую почву правды. Какой бы горькой она ни была.

Глава 34

«Ибо Ты воспламенил нас огнём Своим, и мы от пути Твоего уклонились».

Жара стояла неестественная, удушающая. Солнце, тусклое и медное сквозь пелену высокой дымки, выжигало последние соки из и без того тощих всходов. Воздух над Москвой дрожал от зноя, но это была не живительная дрожь лета, а предсмертная агония земли. С севера, с новгородских и псковских земель, шли вести одна другой горше: «Рожь стоит, яко трость сухая, не колосится», «Скот пал, травы выгорели», «Пошли по миру целыми сёлами».

Григорий, стоя на Всполье, у строящихся по его чертежам общественных амбаров, чувствовал этот зной не только кожей. Он чувствовал его душой. Знание о том, что это лишь начало, что впереди — два года неурожая и чудовищный голод, давило тяжелее камня. Он делал всё, что было в его человеческих силах, но природа, этот молот Божий, была сильнее.

К нему подошёл дьяк из Приказа Большой Казны, молодой, но уже уставший от бесконечных расчётов человек.

— Брат Григорий, из Твери донесли: купец Таранов, тот, что по контракту зерно вёз, цену вздул. Говорит, либо платите втрое, либо зерно в Вологде продаст.

— По какому праву? — холодно спросил Григорий. — Контракт за его же подписью есть.

— Правом силы, — горько усмехнулся дьяк. — Говорит, дороги разбиты, подводчики дороже берут, разбойники по лесам шляются. Риск, мол, велик.

Григорий смотрел на полупустой амбар. Это была новая форма войны. Не мечами, а кошельками. Бояре и купцы, по чьим карманам он ударил твёрдыми ценами, мстили саботажем и спекуляцией.

— Напиши отписку в Разбойный приказ, — сказал Григорий. — Пусть дадут ему стрельцов для охраны обоза. За казённый счёт. Но если и тогда зерно не придёт… — Он не договорил, но в глазах дьяк прочёл нечто, отчего ему стало не по себе. — Найди мне другого поставщика. Скажи, что казна заплатит щедро, но вовремя.

Дьяк кивнул и поспешил удалиться. Григорий остался один, глядя на пыльную дорогу. Он понимал логику Таранова. В условиях надвигающегося хаоса выгоднее быть воронами, пирующими на падали, чем муравьями, запасающими на зиму. Ломать всегда проще, чем строить.

* * *

В Грановитой палате Борис Годунов принимал челобитную от делегации смоленских дворян. Они жаловались на воеводу, который, пользуясь слухами о голоде, забирал у них последний хлеб «на государевы нужды», а сам, по слухам, сплавлял его в Польшу.

— И мы, сироты твои, помираем голодной смертью, Государь! — вопил седой дворянин, бья челом. — А в Польше тем временем какой-то самозванец объявился, царевичем Дмитрием именуется, и сулит всем вольности да землицы!

Борис сидел на троне, неподвижный, как изваяние. Лицо его было каменным, но Григорий, стоявший по правую руку, видел, как дрогнул мускул на его щеке. Слух о самозванце, которого он так старался упредить, всё-таки вырвался на свободу, как джинн из бутылки. Голод стал для него питательной средой.

— Воевода будет сыскан и наказан, — ровным, лишённым эмоций голосом сказал Борис. — А вам будет выдано зерно из казны по твёрдой цене. Что до самозванца… — он сделал паузу, и в зале повисла звенящая тишина, — …то тому, кто приведёт его мне живьём, я пожалую вотчину и звание окольничего.

После приёма, оставшись наедине с Григорием, Борис скинул маску невозмутимости. Он был бледен, руки дрожали.

— Видишь? Видишь, Григорий? Они там, за рубежом, уже точат ножи! Они ждут, когда народ взвоет от голода, чтобы подсунуть ему своего царевича! А мои же бояре… мои же воеводы… — Он с силой ударил кулаком по подлокотнику трона. — Им бы только нажиться! Им плевать, что будет со страной!

— Они думают, что