Смерть во имя истины - Анна Велес

— О нет, юноша, — чуть улыбнувшись ласково послушнику, как брату младшему, ответил Эммануил. — Такая страсть не по мне. Бывало, что желал я жен и поддавался этим страстям. Но ответить мужу…Это просто мне не понятно. Но…если бы были у Дария чувства ко мне, я мог бы говорить с ним, быть убедительным, принять дружбу его, надеясь, что она успокоит чувства.

— Но, как понимаю я тебя, им двигало нечто иное? — после неких раздумий, спросил Посланник.

— Дарий был черств, — печально сообщил брат Эммануил. — Как тебе и говорили, я полагаю. И эта страсть была … объекты этой страсти были для Дария лишь игрушками, как мне кажется. Просто вещами, через которые получал он удовольствия свои, которым не мог и не желал не уступать.

— Проще сказать, что он заботился лишь о себе? — переспросил Саймей.

— Именно, брат, — живо откликнулся затворник, довольный, что смог довести до него свою мысль. — Потому я и избегал его.

— Это страшно, — сочувственно сказал Арам. — И притязания его были так настойчивы, что ты вынужден был заточить себя здесь?

— Но мой обет не имеет к Дарию никакого отношения! — удивленно воскликнул Эммануил.

— Прости, брат, но нам говорили иначе, — молвил Посланник. — Потому и Арам, и я, рассудили так.

— О нет, — чуть успокоив эмоции, возразил затворник. — Дело было в страсти моей собственной. Теперь уже могу я раскрыть секрет. Хотя до сих пор сердце мое болит. В те годы воспылал я любовью запретной к жене одной, что жила в Лехеме. И каждый раз, пользуясь случаем, покидал я общину и стремился на ее ложе. Однако, как раз в те дни, о которых ведем мы ныне речь, пришла мне весть, что жена моя тайная умерла, по причине, что в чреве ее было дитя мое и роды начались прежде времени. Никто не смог спасти их. Горе мое было велико, а потому я и решил дать обет одиночества, чтобы до конца дней моих молить Пастуха, Истинного бога нашего о душах жены моей и дитя нашего.

— Печальна история твоя, — заметил Саймей. — И хоть обязан я возмутиться твоим нарушением правил и клятв, что давал ты при посвящении в этой общине, но не могу, так как печаль твоя мне понятна.

— Спасибо, за слова твои добрые, брат, — ответил Эммануил. — Но теперь ты знаешь, как обстояли дела в те дни. Что еще интересно тебе?

— Рукопись, — с молчаливого разрешения учителя, вымолвил Арам. — Верится учителю моему, да и я сам, склонен думать так же, что смерть брата Дария связана с некоей рукописью.

Брат Эммануил продолжал взирать на юношу в немом изумлении и с не пониманием.

— Позволь я дополню слова ученика моего, — начал объяснения Саймей. — Стало известно нам, что брат Дарий обещал настоятелю общины вашей отцу Иокиму некую рукопись, которой на самом деле не имел. Предполагаем мы, как предполагал и отец Иоким, будто в том свитке скрыта тайна о первых годах общины. Как была она образована. В некоторых записях, что оставил после себя настоятель есть догадки, что ранее на месте этой общины было некое святое место. Но чье оно и кому поклонялись здесь, мы не ведаем. Видимо в той рукописи и были ответы. Не говорил ли тебе в прошлые годы брат Дарий об искомом нами свитке? Это важно брат. Предполагаем мы, что некто не желает видеть этой рукописи в руках наших. Как не желал он видеть ее и в руках отца Иокима или же брата Дария.

— Как странны слова твои, — после недолгого молчания, молвил брат Эммануил. — Не было никогда у родича моего Дария никакой рукописи. Более того, скажу тебе, прежде чем ты сам спросишь, и в роду нашем ничего не хранилось подобного. Однако же… — и тут некая догадка неожиданно посетила затворника, и лицо его в миг окрасилось печалью и обидой. — Но это неправда!

— Что неправда, брат Эммануил? — спросил Арам, столь заинтересованный словами его, что даже наклонился послушник вперед.

— Есть одно… — и будто бы разбирался в этом деле про себя, брат Эммануил помолчал, но продолжил уже в манере более спокойной и отстраненной. — Помню я, что откуда-то прознал Дарий о жене моей и о смерти ее. Это взбесило его, решил он, что я глух к притязаниям его по этой причине. Видел он у меня и свиток в день, когда пришел ко мне с жалобами и злобой своей. А свиток этот достался мне от той жены. Как память. Не было в нем и слова об общине нашей, что Дарий знал, так как упросил меня читать ту рукопись. Обман его, что сочинил он для доброго нашего настоятеля, жесток. И горестно мне, что так использовал он дорогую мне вещь в своих неблагочестивых целях.

— Так, значит, рукопись все же существует! — воскликнул юноша в нетерпении и радости.

— Да, — отозвался затворник. — Но как и сказал я, нет в ней тайн общины.

— О чем же повествует этот свиток? — спросил Посланник и лицо его, как и лицо Арама, выражало волнение.

— Если ты так заинтересован в нем, могу тебе показать его, — спокойно предложил брат Эммануил. — Мне он уже не так дорог. Недавно получил я весть о том, что жена моя тайная оставила мне вещи свои драгоценные. И такая память мне ближе, так я могу представлять, как надевала она те драгоценности, и мои воспоминания будут светлы.

— Значит, ты можешь отдать мне свиток? — казалось, что Посланник не может поверить в это чудо. В нем проснулась страсть к древним рукописям, которой и был знаменит Саймей.

— Вот она, — и протянув руку, достал с полки брат Эммануил свиток, и по его виду можно было судить, что он весьма древен.

— Я не знаю, как мне выразить благодарность свою тебе, брат, — вертя в руках сокровище, молвил восторженно Саймей. — Если желаешь, напиши послание отцу жены твоей, и я доставлю его, взамен привезу тебе драгоценности, что так нынче тебе дороги.

— Щедр ты, Саймей, — радостно улыбнулся Эммануил. — Я с воодушевлением и надеждою слышу слова твои. Если в силах ты обождать, тут же напишу я послание!

И он принялся за работу. Арам же поднявшись с места, осматривал рукопись, что по-прежнему была в руках учителя его. Повинуясь молчаливой просьбе юноши, да и не в силах самому ждать, Саймей чуть развернул свиток. И тут рука его дрогнула.

Дыхание перехватило у Посланника от ужаса. Слова, написанные на желтом от времени пергаменте, многие годы назад выводила та же рука, что