За Бессмертного замолвите слово - Акулина Окаянная

— Не отдам, — молвил решительно.

— Да кто вас спрашивать будет?! — прогремел Чернобог.

Чернобог простучал по камню поступью тяжёлой по направлению к ним и над Богданом завис. Мира к спине Богдана прижалась, в спину уткнулась, и выглянуть-то боится.

— Раньше надо было думать, колдун. До того, как девицу в Навь потянул.

— Не гневайся, сокол мой ясный, — положила на плечо мужа руку богиня Мара, что до этого всё молчала. — Нам пора возвращаться.

В одно мгновение черты лица сурового бога смягчились:

— Ты права, Марушка. Пора.

Чернобог махнул рукой, поманив Миру пальцами. Ей захотелось вскричать, когда её ноги сделали шаг сами собой, без её на то желания. Но ни вскричать, ни противиться воле Чернобога она не могла. С отчаяньем на Богдана взглянула и по глазам поняла, что он, также как и она, лишён воли. Шаг, другой, и вот уже их переплетённые пальцы разжались.

— Златан, ты позволишь им её увести?! — вскричал Калисса.

— Вздумал перечить богам, щенок?! — сверкнул Чернобог глазами, через плечо оглянувшись: — Никак Юдо воспитал тебя плохо? Аспид, преподай малышу урок по почтению старших.

За спиной у Миры послышался звон разбивающегося стекла и грохот. Краем глаза она приметила, как из пробитой дыры в каменной стене замка появилась огромная лапа, схватила Калисса и наружу выдернула. Мысли у Миры спутались, слёзы глаза затуманили. Хочется в последний разок на Богдана взглянуть, но не обернуться, не превозмочь… А она так надеялась.

Глава 23. НА БОГА НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ

Как только оцепенение отпустило, Богдан обратился чёрным дымом и рванул к дыре в стене замка. Неожиданным образом разлетевшиеся по полу кирпичи из кладки, опережая его, вернулись на место и волшебным образом заделали пробитую брешь. Чёрный дым заметался по стене в поисках какой-нибудь лазейки, но тщетно.

— Златан, что за чёрт?! — вскричал Богдан, вновь приняв человеческое обличие.

— Оставь. Пустое это всё. Спорить с богами глупое дело.

— Ты! Это ты! — накинулся на него Богдан в одно мгновение преодолев расстояние между ними. — Ты мог остановить их.

— Я безмерно польщен тем, что ты столь высокого мнения обо мне. Скажу прямо, это была бы жалкая потуга против тех, кому принадлежит этот мир, — произнес Златан, и обойдя стол, сел на тоже место, которое занимал до того, как пожаловали нежданные гости.

Богдан сжал и разжал кулаки. Затем порывисто отвернулся, поджал губы и решительно направился к выходу. Но к его удивлению, резные двухстворчатые двери замка больше не распахивались перед ним. Он долго колотил по ним кулаком. Вскоре он всё-таки прекратил столь бессмысленное занятие и повернулся к Златану:

— Ты что себе позволяешь в моём замке? — сквозь зубы прошипел Богдан.

— Оберегаю тебя от ничтожной попытки противопоставить своё желание воле Богов.

— Ты же сам с ними не согласен, — напомнил Богдан.

— Всё так. Но у нас осталось слишком мало времени. Порча быстро разрушает её тело, а ни у тебя, ни у меня нет ни одного варианта, как вернуть её в Явь.

— Они убьют её, — с горечью в голосе произнес Богдан и схватился за грудь рукой, словно это причиняло ему физическую боль.

— Ты прекрасно знаешь, что смерти не существует, — подала голос входящая в залу Перуница. — Останься она здесь и порча разрушит тело и дух. Вот это и станет окончательной и бесповоротной смертью на веки вечные. Сама богиня Мара проводит её в новое воплощение и это будет прекрасным благословением для новой жизни.

Богдан ни на долю не хотел соглашаться ни с каким доводом:

— Какая она есть сейчас, такой больше не будет! — воскликнул Богдан, и словно обессилив в раз упал на ближайший стул: — Она забудет меня.

— Тем для тебя и лучше.

— Сила любви могла бы его освободить, — заметил Златан. — Ты, как и Боги, отвергаешь даже малую попытку.

— Я наблюдаю за любовью много лет, — вдруг возразила Перуница: — Она как два в одном: и острый меч, и мирное орудие. Кто знает истинную силу? Могла бы и спасти, но также может стать его погибелью. А что известно о любви тебе, Златан?

Он промолчал и Перуница продолжала обвинять:

— С того дня, как ты появился в замке, я всё гадаю об истинных твоих мотивах. Всё, что связано с тобой сокрыто туманом пустословья. Однако с Чернобогом молвишь, словно старый ты его приятель.

— А я смотрю, свой лик ты не решилась показать, когда явились Боги. Как и все последние дни подглядывала из-за угла? Намеренья мои просты — помочь Богдану. А что насчёт тебя? Стоило Богдану воротиться, ты предпочла в раз скрыться, — прищурился Златан на Перуницу глядя: — Почто же так? Догадываюсь я, что не один храню секреты.

— Опять ругаетесь, — вздохнул Богдан: — Скажите лучше, как Миру мне спасти?

— Никак, — отрезала в миг Перуница. — И хоть Бессмертный ты, но сердце у тебя в груди живое бьётся. Она опасна для тебя.

Пожал плечами Златан:

— В обиталище Богов без ихней воли не попасть. В просторах Нави не отыскать нам Миру. Мы тут бессильны. Смирись.

Богдан поднялся и, чуть шатаясь, пошёл прочь. В смятении его душа всё глубже погружалась в пучину мрачного отчаянья. К чему бессмертная жизнь, если ему не с кем её разделить? Может быть, он был не так одинок, как казалось, но каждый из тех, кто был ему близок, лишь отчасти являлся человеком. На каждого из них Навь наложила свой отпечаток.

С первых дней с ним была Перуница. Всегда угрюмая, молчаливая, нелюдимая. Уже будучи взрослым, он никогда не знал, в какой части замка она укрывается. Лишь бродивший по коридорам Ворлост давал понять, что она дома. Потом появился Калисса. Благодаря ему жизнь наполнилась забавами, шалостями и прочими детскими проказами. Затем на пороге замка появился Златан, подарив ему надежду на жизнь в Яви.

То время, что он провел в Яви, стало самым драгоценным его воспоминанием. Он собственноручно уничтожил всё это хорошее. Он погубил их всех. Дядька Звенко со своими братьями рассорился. Ни сегодня-завтра войной друг на друга пойдут. Названного брата Василька обратил в волка, и теперь неведомо, что с ним сталось. А ту, которая научила его любить, почти жизни лишил. Зачем ему это бессмертие без неё? Словно дважды прокляли.

В одно мгновение дыхание Богдана остановилось, застыв в одном моменте. Он едва слышал два голоса, один девичий молоденький,