Бес лести предан - Элиот Лилит

Мир вокруг чернел.

«Нет. Нет, этого не может быть».

Света не было – ни солнца, ни звезд, ни жизни. Только пыльная пустошь на много верст вокруг.

«Нет…»

Тьма наползала, жестокая и беспощадная. Нестерпимо горячая. Алексея трясло. На коже вздувались и лопались волдыри. Глаза плавились, кости трещали, как поленья в камине.

«Нет!»

– Нет, – сказал кто-то за спиной.

И точно водопад обрушился сверху – ледяной, чистый, благословенный ливень.

– Нет, – повторил цесаревич. – Этого не будет.

Алексей стоял на коленях посреди тронного зала. Из широких окон лился лунный свет. Кроме них двоих – ни души, лишь царственная фигура на троне, сплетенная из звездного света, и он сам в тлеющем мундире, скорчившийся у подножия.

За окнами буйствовала черная река.

– Там, – прошептал Алексей. – За стенами.

– Нет, – повторил свет. – Это – то будущее, которое я уничтожу.

Разве можно уничтожить тьму? Разве можно уничтожить гнилую воду? Разве можно…

Звездный силуэт спорхнул с трона, и на измученные воспаленные глаза опустилась мягкая завеса.

– Я спасу тебя, – прошептали звезды, закрывая ему веки. – Я спасу вас всех. Ты мне веришь?

Конечно. Так верят в богов – без колебаний и без сомнений.

– Да, ваше величество.

Задыхаясь, Алексей очнулся в своей постели. Ночная рубашка липла к телу, сердце неистово колотилось и долго не могло успокоиться. За окном шел снег, и даже в хорошо протапливаемом гатчинском дворце, где он квартировал теперь на правах коменданта, было чертовски зябко.

– Чего только не приснится… – пробормотал Алексей себе под нос, просто чтобы услышать свой голос. Да только разве же это сон? Нет, это…

«Я спасу тебя. Я спасу вас всех».

Обещание?

Алексей сжал висящий на груди образок. Он и не думал, что однажды сможет верить в кого-то больше, чем в Бога.

Глава 26. Отъезд

Он нашел Александра на одной из парковых дорожек в царстве шепчущей листвы и золотого заката. Тот прогуливался среди деревьев с пустым выражением, которое набегало на его лицо лишь в минуты, когда Александр был уверен, что на него никто не смотрит. Завидев Алексея, он тотчас улыбнулся – улыбкой такой же нежно-золотой, как клонящееся к горизонту солнце. За год в Гатчине молодой великий князь вытянулся и подраздался в плечах, но не утратил ни юношеской грации, ни нежности черт.

– Комендантский час вот-вот начнется, – сказал Алексей вместо приветствия.

– Действительно, – беззаботно согласился Александр. – Что же вы, господин комендант, прикажете меня выпороть?

– За такие нарушения – сразу на каторгу.

Александр вскинул руки в притворном испуге:

– Проявите каплю милосердия, господин комендант! Сердце моей бедной матушки такого не выдержит.

– Вы ее недооцениваете, капрал Романов. Когда ваша сестрица давеча разбила ее любимую вазу, ее высочество стойко перенесла потерю. Уверен, она и разлуку с вами переживет.

Александр, не выдержав, расхохотался.

– А ведь если бы в нашу первую встречу кто-то сказал, что у тебя есть чувство юмора, я бы в жизни не поверил. Так зачем ты меня искал?

– Его высочество велел узнать, все ли у вас готово к завтрашнему выезду.

– Да чего там готовить? Можно подумать, едем на войну, а не на именины Константина.

«Очень может быть, для его высочества это одно и то же».

Цесаревич, как мог, избегал поездок в столицу, но когда все же приходилось, отправлялся будто на казнь. Александр – другое дело, он часто ездил в Петербург и что отцовский, что бабушкин дворы любил одинаково.

Мимо прошмыгнули две девицы-садовницы, последний раз проходясь метелками по парковым дорожкам. Когда Александр одарил их ласковой улыбкой – вспыхнули, как факелы.

– Пойдемте, – нетерпеливо позвал Алексей. – Не то правда комендантский час нарушите.

Девицы теперь кружили поодаль, загадочно посматривая из-под ресниц, хотя обычно старались как можно скорее убраться подальше от его мрачного взора. Можно подумать, при великом князе он постесняется выговаривать им за криво постриженный куст…

– Ну идем, идем, – Александр развеселился пуще прежнего. – Я тебе говорил, будешь улыбаться чаще – и тебе начнут глазки строить.

Щеки запекло.

– Мне это не нужно.

– Ого, ты прямо как Константин! Только ему шестнадцать, а ты лет на десять старше. Жениться пора.

– Не до этого.

Служба сжирала все время, куда тут жену с детьми втиснешь?

– Да время-то найдется, было бы желание. Хочешь, я тебя кому-нибудь завтра представлю? При бабушкином дворе много славных девиц, кто-нибудь да приглянется.

– Не надо! – поспешно выдохнул Алексей.

То, что его включили в свиту цесаревича для завтрашнего визита, уже страшно – разве место ему в сверкающих залах Зимнего Дворца? А уж Александрова блажь… Да ни одна из тамошних дам по своей воле на него не взглянет – и слава богу.

Из-за деревьев показался гатчинский дворец. На лестнице они простились: Александр пошел к себе, а Алексей направился к Герману. Последнее время они занимались реже, больше перерывали прочитанные и перечитанные книги. Азы Алексей освоил, а больше Герману поделиться с ним было нечем.

Алексей переступил порог и увидел упакованные сундуки и саквояжи. Бессмысленно уставился на них. Из растерянности вывел голос Германа:

– А, ты-то мне и нужен. Поди сюда, мальчик, поможешь мне снять эту чертовщину.

Когда-то давно они закинули на верхнюю полку шкафа самые бесполезные свитки, такие неразборчивые, что и перевод не закажешь. Чтобы снова достать их, даже Алексею пришлось встать на цыпочки.

Он протянул пыльные свитки Герману.

– Вы что, уезжаете?

– Нет, я так, забавы ради собираю и разбираю багаж, – старик бережно уложил свитки сперва в футляры, затем – в раскрытую сумку. – Чему я тебя так и не научил, так это не задавать глупых вопросов.

– Но как же… Почему так скоро?

– Скоро? Mein lieber Junge[2], полтора года для меня – огромный срок. Есть много мест, где я сейчас нужнее. Только добрые чувства к цесаревичу задержали меня так надолго.

– Но ведь я столько всего еще не знаю!

– Я теперь знаю не больше, чем ты. Всему необходимому для выживания я тебя обучил, даже свой проклятый список ты закончил, хотя, поверь мне, затея бесполезная, – Герман поморщился. – Гатчина славное местечко, и то, что цесаревич тут сделал, прекрасно, но он не сможет целую страну превратить в казарму и заставить жить по тысяче правил и предписаний. Попробует – только всех обозлит, и дай бог не закончит, как его отец.

– Вы не должны так говорить.

– Не должен говорить правду? – Герман нахмурился. Потом махнул рукой. – А, чего это