Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

будет крюк, а им нужно добраться до столицы, решить дело и вернуться к Лине перед зимним солнцестоянием без чая сквозь заметенные дороги и морозный воздух.

Она до сих пор безмолвствует после потери матери. Представь, что с ней произойдет после самоубийства отца.

Великан-Киев приходил в себя от войны. Снег укрыл свежие шрамы рыхлым одеялом, припылил незаживающие раны белой габой. Веселые стайки детишек носились среди озабоченных взрослых, играли в снежки, катались на санках, чуть не сбивая прохожих с ног, и те орали, что святой Николай приходит только к послушным малышам, а невежливым разбойникам дарит разве что резку. Оля с восторгом смотрела по сторонам: столько людей! Столько домов! Как шумно, просторно, ярко, многолюдно!

А ты хочешь это все бросить.

На тихой улице остановились в небольшой гостинице, где не орают пьяных песен и не сдают комнаты почасово. Пожилые супруги обрадовались появлению маленькой гости и на два голоса пообещали здорово кормить ее, потому что что-то худенькая.

Они готовы похитить твоего ребенка, чтобы было о ком заботиться.

В свежем выпуске газеты за завтраком Северин наткнулся на объявления со знакомым именем.

— А что, Оля, зайдем к старому товарищу? Должно быть где-то рядом.

Девочка охотно кивнула.

По адресу нашелся новый доходный дом. Чернововк сверился с объявлением и нашел нужную дверь на втором этаже. Открыли после третьего стука.

— Мамочка родная! Северин, ты ли это?

- Здорово был! Это увидел твое объявление, — махнул газетой.

Буханевич чуть не подпрыгнул от радости.

– Заходи, – он заметил девочку, которая робко смотрела из-за родительской ноги. – Ой! А кто здесь?

– Моя дочь, Оля.

– Привет, Оля, – хозяин наклонился и осторожно пожал маленькую руку. – Я – господин Владимир. Рад знакомству!

Писатель жил в небольшом, захламленном доме, куда едва пробивался дневной свет. Он суетливо сгреб со стола кучу книг и бумажек, зажег свечу, подбросил к грубой дров — и Северину вспомнилось, как пылала корчма, а разъяренная толпа жаждала крови...

Дрова уютно потрескивали. Оля некоторое время слушала тихое бормотание пламени, а затем села играть с предусмотрительно принесенными игрушками. На столе появились очерствевший хлеб, начатая бутылка вина, банка яблочного варенья и небольшая головка сыра.

- Угощайся! Знаю, что скудно, но большего разрешить не могу - почти все растратил, - Буханевич жестом пригласил к столу. - Боже, какая встреча!

Чернововк присел было на стул.

– Нет-нет! Бери мой, этот шатается.

Стулья поменялись владельцами.

— Вижу в газете знакомое имя, думаю: неужели тот же Владимир Буханевич?

- Тот же! Редактор газеты – мой знакомый, согласился дать объявление за бесценок, – Владимир разлил вино по двум кофейным чашечкам. — Ты сильно изменился, Северин.

– Ты тоже.

Куда девался тот расдобревший корчмарь? Его убил нож в спину, и с тех пор под старым именем жил исхудалый, небритый человек с твердым взглядом и дергаными движениями. Я имею не лучший вид, подумал Чернововк.

Нашел с кем сравнивать.

— Помню того юного джуру, который приехал в мой трактир вместе с Захаром...

– Захара убили.

– Да, – улыбка Буханевича погасла. Он указал на кипы бумаги, укрывавшие пол вокруг стола и под ним.

— После всепрощения Серого Ордена я собираю все доступные сведения... Мало кто выжил.

Ты приложился к этим смертям своей книгой, падальник!

Вино было дешевое, очень терпкое, но Владимир щедро разводил его водой.

– Я хочу восстановить хорошее имя характерников. Исправить ошибку, которую не желал, но причинил... Твое появление — дар небес, Северин. Доверишь ли мне свою историю?

После всего, что он натворил?

Буханевич достал нетронутый лист, маленьким лезвием наточил одно из множества валявшихся вокруг пер, открыл полный каламар. Чернила были густые — в отличие от вина, их водой не разбавляли.

— Писать придется много, Владимир.

— У меня множество свободного времени.

Обмани меня раз – позор тебе.

Северин рассказывал до самого вечера, и Оля так устала, что уснула прямо у него на руках. Утром вернулись. Буханевич прикупил яства, а отдельно для Оли принес конфет, а вдобавок выдал окутанную бумажкой угольку — рисовать.

Обмани меня дважды – позор мне.

Чернововк рассказывал все с самого детства. Как Рахман, изливал историю своей жизни. Владимир был идеальным слушателем: не перебивал, не осуждал, не сомневался, и задавал уместные вопросы, когда характерник застрял или противоречил сам себе. Лишь раз писатель позволил себе выразить эмоции, когда услышал о казни Отто.

– Так ему и надо! Па... — воскликнул Буханевич, бросил быстрый взгляд на Олю, которая дорисовывала газетному портрету гетмана бороду с усами, и продолжил вполголоса: — Паскудник пытал меня в казематах. Спас только случайный визит Кривденко.

— Мир чертовски тесен.

Твою историю перекрутят. Писатели всегда все извращают.

Воспоминания превращались в аккуратные черные строки, перетекали со страницы на страницу, укладывались в нумерованные кипы. Каждые полчаса Владимир делал паузу, разминал забрызганную чернилами руку, а характерник глотал воду, чтобы успокоить пересушенную глотку.

Посматривал на горы исписанной бумаги. Вот его жизнь...

Нет. Твоя жизнь в собственных руках!

— У меня есть просьба, Владимир. Если с книгой не повезет, прибереги эти записи для нее, — Северин указал на дочь.

Он предаст тебя, Северин, разве ты этого не понимаешь?

Оля помахала чумазой ладонью. Эти дни она вела себя удивительно послушно, подходила только для помощи с горшком или когда окончательно томилась. Тогда Чернововк брал дочь на колени, садился на пол и продолжал рассказ, в то же время разыгрывая зверьками целые пантомимы.

— Я хочу, чтобы она узнала мою историю.

- Обещаю, - Буханевич перекрестился. — Но книга выйдет, друг мой, я уже подсчитал: продам домик, где прятались сироманцы, и напечатаю все за свой счет. Будет настоящая книга! Без всякого слова лжи! Память Серого Ордена требует правды...

Он предаст тебя.

— Что будет дальше, Северин?

- Развеянное проклятие характерников.

Даже этот дурак считает тебя безумным.

— Ценой самопожертвования... Ты очень мужественный человек, Северин.

- Нет, Владимир. Мужественный человек решился бы жить. А я боюсь! Боюсь сойти с ума, как Савка. Остаться песиголовцем, как Филипп. Поэтому малодушно убегаю в приоткрытую щель.

- Этот голос... Он говорит тебе прямо сейчас?

– Он не умолкает никогда.

Потому что ты не хочешь умирать.

— Обычно летописи пишут отстраненно как исторические хроники. Но, Северин, я напишу другой. Летопись об отважных людях, добровольно пролитую кровь, проклятие и достоинство его нести... Летопись сероманской судьбы, честная и пронзительная, —