Воин-Врач III - Олег Дмитриев

том, чтоб пару-тройку реза́н, а хоть бы даже и гривен, сверх истинной цены выручить. Этот способ, северный, в мире всё меньше известен становится. Берут горлом те, южные и восточные, свой способ навязывают. Потому что сами в нём успешнее, и реза́ны, и даже вервицы, считают хватко, быстро, точно очень. Если выгоду почуют — сами себе в бороду наплюют, в дерьме да перьях изваляются. Им помыться потом не в труд, а гривенки-то вот они, одна к одной. У них честь своя, торговая, и уговор у них с ней свой, особый.

Звон забыл кивать, понимая, чувствуя, что разговор подбирался к самому важному.

— Мне, Иван, северный способ по́ сердцу. Торговаться я умею, но не люблю. И времени у меня очень часто мало теперь. Особенно на то, чтоб гроши́ перебирать да шкурки беличьи линялые. Тут что ни день, что ни час даже — телеги злата-серебра мимо идут, доверху полные, с горой. Рядиться из-за четвертей да осьмушек, когда можешь взять всё, глупо. Думаю, ты понимаешь меня.

Страх и ужас Киева, тот, кем пугали друг друга владельцы лодий и торговых караванов от Волхова до Тмутаракани, кивнул. И сглотнул с трудом. Молча.

— Поэтому говорю я честно, открыто, и повторять не стану ни трижды, ни дважды. Мне глубоко плевать, поймут тебя твои люди или нет. Не поймут — пришлют другого, буду говорить с ним. Будет он лучше или хуже — нет смысла гадать на бобах. Ты верно сказал тогда: сейчас мы живы, сейчас нам и жить. И думать, Иван. Если правильно подумаем — будем жить дальше. Ошибёмся — по-всякому выйти может. Поэтому я спрашиваю тебя, Звон Белозёрский, древней младшей крови потомок: идёшь ли ты под мою руку и принимаешь ли мою власть, как велит старая правда младшему брату прислушаться к слову старшего?

Матёрый вор и убийца, ночной кошмар Киева и окрестностей, вытаращил на Чародея ошарашенные глаза и с хрустом сжал кулаки, царапая столешницу, но вряд ли замечая это. Голос князя, тот самый, в котором слышны были раскаты далёкого грома, рёв и треск дальнего пожара, вой и свист бури, ломавшей толстенные старые дубы, будто заворожил его. Хотя, почему будто? Гипнотической силы Всеслав и впрямь не пожалел. Но уж больно ставки были высокими.

О том, когда ночной владыка Киева сломал ногу, и много о чём ещё, рассказал Буривой. Он по счастью оказался на подворье, куда пришёл с Домной из собора. А там о чём-то имел беседу со святейшим патриархом Всея Руси. И, судя по довольному блеску зрячего глаза, вполне успешную. На радостях, видимо, он и рассказал великому князю всё, что знал про князя тайного, воровского. И про ногу, и про, по слухам, родной его город, Белоозеро. И про другие легенды, например, о том, что род свой Звон выводил от самого Синеуса, брата варяга Рюрика, с которого, как уверяли в моём времени, началась история Русской государственности. Теперь я точно знал, что это было не так.

Рюриков братец нрав имел лёгкий, а руку тяжёлую, поэтому наследников у него наверняка было достаточно, но заявлять об этом прилюдно не стремились ни они сами, ни их матери. Один из таких незаконных детей, которых согласно «Русской Правде», писаной после Ярославом Хромым, называли грубо, но вполне однозначно, выбрал себе путь ратника. А потеряв в одном из сражений ногу — ночного ратника. Выброшенный из дружины калека собрал вокруг себя таких же недовольных из ветеранов и гражданских — и выступил с необъявленной войной на внутреннем фронте, тайно, грамотно, нанося удары в разных местах и не оставляя следов. Так началась, по версии великого волхва, история организованной преступности на Руси. Ночные князья сами выбирали и тайно растили-пестовали наследников. Из пяти-семи оставляя одного, лучшего. У них лествичного права не было, их сила прибывала вернее и быстрее. Но знали о том считанные единицы, тайны передавались из уст в уста, не выходя за пределы очень узкого круга посвящённых. Небывало повезло, что Ладомир перед гибелью успел ввести в него Буривоя, лучшего из учеников. Как чуял беду. И не меньшим везением было то, что ученик тот поведал то, что знал, Всеславу. Пусть и удивившись интересу великого князя к этой изнанке жизни, которого ни один из его предшественников не проявлял.

Старая правда, что велела чтить старших, оберегать слабых, помогать увечным и хворым родичам, была в чести́ у ночных князей. И это тоже было очень удачно.

— При видоках, по покону Старых Богов и древней Правде, иду я, Звон Белозёрский, под руку старшего брата Всеслава Полоцкого, чтоб слушать и нести волю его, — проговорил глухо воровской князь. Тяжело выбравшись из-за стола и опустившись на одно колено. Мучительно сморщившись от боли в давным-давно изувеченной левой ноге.

— Своим словом, по покону Старых Богов и древней Правде принимаю я под свою руку Звона Белозёрского и людей его, от мала до велика, сколь бы их ни было, и клянусь беречь их и вреда им не чинить, покуда слышат и несут они волю мою, — отозвался в полной тишине Всеслав. Подходя к вору и помогая ему подняться.

— Вставай, братко. Гнат, шумни́, чтоб перекусить да выпить принесли. Праздник у нас — семья выросла. Да прилично так, думаю.

Чародей опять не ошибся. Звон был готов в течение двух-трёх седмиц поставить под не существовавшее пока ружьё почти тысячу опытных бойцов. Да, опыт их значительно отличался от Яновых или Алесевых и тем более не шёл ни в какое сравнение с Гнатовыми, но — тысяча! Тем более, что при наличии желания и времени каждому можно было найти применение в соответствии с, так скажем, индивидуальными особенностями. Желание было обоюдным. Хватило бы времени.

В бытность мою главным врачом районной больницы такое тоже случалось. Помнится, устал я слушать жалобы заведующего скоропомощным гаражом на одного из водителей. Тогда скорая ещё не выделялась отдельной структурой, работая под крылом больницы. А Славка, их старший, был именно что зав.гаром, к медицине имея отношение исключительно тем, что отец его был у нас рентгенологом и моим другом. А с Веней, водителем-механиком у них не складывалось — хоть тресни. Щуплый и лысоватый Слава для статного красавца Вениамина авторитетом не был, и от этого чувствовал себя в рабочем коллективе неуютно. Веня же на распоряжения руководства имел свой собственный взгляд, снисходительный, поверх того, что он на те распоряжения привычно клал.

После