Простые истины - Андрей Александрович Васильев

сдать в музей. Анахронизм, если угодно. Не успеваю я за временем, оно меняется быстрее, чем мне удается это осознать. Пока пора смутная, мой опыт, знания, инстинкты еще нужны, но после, когда накипь спадет, понадобится нечто другое, новое, большее. Потребуются те, кто наступившее время осознает и примет как единственно верное, а это точно не я. У меня просто не получится, потому что вчера для меня уже сейчас ближе, чем завтра. Осознать — осознаю, но принять… В результате в какой-то момент может выйти так, что вреда от меня станет больше, чем пользы. И ничего страшнее, пожалуй, на свете нет, потому что отдел — это все, что у меня есть в жизни. Навредить ему — равно что перечеркнуть свое бытие на белом свете.

— И как же? — чуть ошарашенно спросил Олег, не ожидавший услышать подобное. — Как тогда?

— Не знаю, — поняв, что именно хочет спросить у него сотрудник, ответил Францев. — Может, поставлю еще один рекорд и стану первым сотрудником отдела, который сумел уйти на пенсию. А чего? Буду играть в шахматы в парке, ворчать, что молодежь стала дикая, не то что мы в их годы, и время от времени наведываться на Сухаревку с тем, чтобы вам надоедать умными советами.

— Да нет, — прищурил правый глаз Олег. — Не верю. Не станете вы таким.

— Ну, может, и не стану, — рассмеялся его начальник.

— А какие еще у вас рекорды есть?

— Ну-у-у… Например, такой. Мне нож вручили на вторую неделю работы. Абсолютный рекорд, до того, со слов Тита Титыча, только какой-то подпоручик еще при Александре Втором быстрее моего отстрелялся, но и его показатель — полтора месяца.

— Серьезно?

— Вполне. Редчайший случай — ошибка вышла. По факту он предназначался Алику Синцову, который за полгода до меня в отдел пришел, а достался мне. Стыдоба жуткая, я Алику потом месяц в глаза смотреть не мог. И не вернешь уже, правила такие. Если нож тебе вручили, а ты его принял — все, твое, уже не отвертишься. А я же не понял, что он не мой, ну и взял. Тьфу! Больше четверти века прошло, и Алик погиб давным-давно, а все равно мне перед ним неловко.

— Мне бы тоже не по себе было, — признался Олег. — Вроде как и не виноват, а все равно виноват.

«Вот сейчас», — решил он про себя. Самое время Францеву про предложение Арвида рассказать. А там как он скажет. Да-да. Нет — ну, значит, нет.

— Приехали. — Аркадий Николаевич тормознул у невысокого двухэтажного здания, окруженного деревьями. — Пошли, посмотришь на другую сторону вурдалачьего бытия. Как я уже тебе сказал — это не Ленц, тут хитрости куда больше, а фига в кармане куда масштабнее. Арвид на фоне Ростогцева вообще эталон честности. Ну и показухи больше.

Насчет показухи начальник все изложил абсолютно верно. Здание являлось особняком века девятнадцатого, эдаким дворянским гнездом, причем не только снаружи, но и внутри. Первое, что увидел Олег, зайдя внутрь, оказалась зала, в которой белого мрамора и сусального золота было столько, что он чуть глаза не прикрыл от блеска. Второе, что бросилось в глаза, — гигантских размеров картина, на которой был изображен мужчина в одеждах все того же девятнадцатого века, держащий в руках какую-то книгу.

— Вижу вас, молодой человек, заинтересовал мой портрет? — донесся до Олега невесть кем заданный вопрос, но мгновением позже он увидел того, кто это сделал, а именно невысокого, плотного и лысоватого мужчину, который спускался по мраморной лестнице, ведущей со второго этажа. — Между прочим, это работа великого Ореста Кипренского. Да-да, того самого, кисти которого принадлежит немало шедевров, в том числе знаменитейшее изображение Александра Сергеевича Пушкина.

— Неужто? — Портретов великого поэта Олег видел не так уж и мало, но какой именно имел в виду хозяин дома, он не знал. Не исключено, что тот, где «наше все» руки на груди сложил, или какой другой, например, где солнце русской поэзии на бушующее море глядит. — Не может быть!

— Может, может, — закивал толстячок. — Все именно так. Да, эта работа не числится ни в одном каталоге, но поверьте — это Кипренский. Аркадий Николаевич, рад приветствовать вас в своем доме!

— Мое почтение, Михаил Андреевич, — не менее вежливо отозвался Францев, но руки при этом вурдалаку не подал. Впрочем, тот тоже не стремился с ним поручкаться.

— А это ваш новый сотрудник? — с интересом глянул вурдалак на Олега. — Как же, наслышан, наслышан. Рассказывали мне про него, и даже не раз.

— И что говорят? — заинтересовался Командор. — Если не секрет.

— В основном то, что это совсем молодой еще человек, что я и сам сейчас вижу, но при этом подающий большие надежды. В первую очередь потому, что он уже сейчас предпочитает силе слово. Это, знаете ли, в наше время большая редкость, внушающая, впрочем, некий оптимизм.

— Вот видишь? — Францев повернулся к Олегу. — А мы не сговаривались.

— А еще ходят слухи, что он… Э-э-э, — Ростогцев замялся.

— Что он — что? — Олег отчего-то немного напрягся, а потому нарушил приказ начальника молчать и слушать.

— Как бы так сказать… — Вурдалак застенчиво, но при этом чуть ехидно улыбнулся. — Поговаривают, что Аркадий Николаевич ваш батюшка. Ну, что вы его внебрачный сын от морганатического брака с дочерью одного из высокопоставленных советских чиновников.

— Дела, — рассмеялся Францев. — Однако!

— А морганатический — это как? — чуть ошалело спросил у него Олег.

— Неравный, — пояснил начальник, — по социальному положению. Мне, если честно, уже самому интересно, что там дальше напридумывают и с кем в результате сведут. Надеюсь, моя избранница была из семьи минимум члена политбюро.

— Правды ради, я готов в эти россказни поверить, — заметил князь. — Есть в вас некое внешнее сходство. И не только оно, замечу отдельно. Кстати, мы же так и не представились друг другу. Князь Ростогцев, Михаил Андреевич.

— Олег Ровнин. — Юноша не очень хотел жать ладонь толстячка, тем более что и Францев этого не делал, но вбитые мамой с детства правила приличия не позволили ему проигнорировать протянутую руку. — Рад знакомству.

Еще ему очень хотелось добавить «из служащих мы», но и этого он делать не стал.